Панарин стоял вплотную к зеркалу, но не отражался в нем, и Окаемов не отражался. Отражались разобранная кровать, капельница, медицинские приборы, а Панарин с капитаном — нет. Там, в Зазеркалье, были Бонер и Славичек. Славичек в пижаме сидел на постели и чистил апельсин, а Бонер, в мятом летном комбинезоне, расхаживал по комнате, курил и горячо говорил что–то. Славичек внимательно слушал, вставляя порой короткие реплики.

Панарин, не отдавая себе отчета в том, что делает, постучал кулаком по холодному стеклу.

— Бесполезно, — сказал Окаемов. — Мы и стучали, и записки им показывали. Друг друга мы не видим.

— Зеркало снимали?

— Адамян снимал. Зеркало как зеркало. Если отойти с ним в другой угол, оно отразит все, как и полагается нормальному зеркалу. А здесь, на этой стене — только они…

— Метроном Славичека? — спросил Панарин.

— То застучит, то молчит. — Окаемов схватил его за рукав. — Что же получается? Они не умерли, они в Зазеркалье.

— Очень похоже, — сказал Панарин. — Увы, придется нам ограничиться констатацией сего факта. Потому что больше ничего мы сделать не в состоянии… Что еще?

— Содержимое тумбочки.

— А что там такого? Впрочем… Вы что имеете в виду?

— Вот это. — Окаемов развернул носовой платок и показал завернутый в него талисман–гальку. Обычный обкатанный камешек в желто–черно–бело–красную полоску, с просверленным отверстием, на шелковом шнурке. У многих были такие, где–то их подбирали по Бог весть кем заведенной традиции. У Панарина не было — никогда ему на пляже эти «полосатики» не попадались.

— Ну и что?

— В палату его привезли абсолютно голого, вы же знаете правила — всю одежду в таких случаях забирают на исследования. Персонал клянется, что тумбочка была пуста. Посетителей к нему не пускали. Откуда талисман тут взялся?

— Ну мало ли…

— А знаете что? — Окаемов глядел на него торжествующе. — А почему до сих пор никто не додумался приложить его к уху?

— Куда?

— К уху, как раковину. Я вот попробовал, как та обезьяна с будильником — помните, «В мире животных» показывали? Просто так, взял да и приложил. Вы попробуйте сами.

Панарин пожал плечами и приложил камешек к правому уху. Окаемов затаился, как мышка, тишина вокруг стояла гробовая.

Постепенно Панарин стал слышать — но не ушами, а как бы мозгом — словно бы плеск морских волн, набегающих на песчаный берег, шелест легких шагов, крики птиц. Словно бы флейта играла где–то на берегу, чистые, нежные звуки, и кто–то смеялся, доносилась то ли песня без слов, то ли звуки эоловой арфы…

— Слышите? — сказал Окаемов. — Слышите…

Он уже не спрашивал — утверждал.

— Вот что, — сказал Панарин. — Это я пока что заберу. (У Окаемова был вид ребенка, внезапно лишившегося любимой игрушки.) Заберу. Есть кое–какие предположения. Не беспокойтесь, в случае чего первооткрывателем будете числиться вы…

— Значит, есть открытие? — Окаемов был на седьмом небе.

— Возможно, — сказал Панарин. — А вы никогда не слышали, что есть открытия, которые следовало бы сразу закрывать? Нет? То–то… И уберите вы вашу ораву, глупо, в самом деле…

— Сейчас уберу, это я сгоряча, от испуга…

Панарин козырнул и, стараясь не смотреть на зеркало, пошел к выходу. На крыльце он задержался, помахал «полосатиком» на шнурке перед лицом старшины Касторыча и спросил:

— Доводилось видеть?

Остекленевшие от запойного пьянства глаза старшины стали вовсе уж страшными. Он приставил гранатомет к ноге, грохнув им о ступеньку, выкатил глаза и тихо прошелестел:

— Ваше благородие, бросьте… Пропадете ни за что, как прапорщик Ружич…

Что–то замкнуло у него в мозгах, вызывая неведомые Панарину ассоциации.

— Ты что, до тременса долакался, старинушка? — спросил Панарин. — Какое я тебе благородие?

— Извиняюсь, ваше высокоблагородие, потому как — полковник вы…

Во всяком случае, в его бреде была своя логика.

— Младший унтер–офицер гайдроподержательной команды Малохатко на караул встал! — отрапортовал Касторыч. — Ваше высокоблагородие, бросьте дрянь эту, Богом прошу, до пекла доведет, оглянуться не успеете… Ружич тоже смеялся.

— Над чем? — спросил Панарин.

Касторыч выкатывал глаза и дрожал всем телом. Видя, что толку от него не добьешься, Панарин отобрал гранатомет и забросил в кусты. Потом махнул ближайшим безопасникам и в нескольких словах обрисовал ситуацию.

На Касторыча навалились со всех сторон и, превозмогая отчаянное сопротивление, поволокли в сторону первого блока, куда обычно препровождали допившихся до белой горячки. Он выдирался, иногда попадал кому–нибудь по уху, но безопасники висели на нем, как лайки на медведе. Он сдался и заорал:

— Влеките, игемоны! Ваше благородие, опомнитесь, Ружич и Вольский вон тоже… А потом?

За кучей сцепившихся тел захлопнулись стеклянные двери первого блока, Панарин пожал плечами и направился к калитке. Мимоходом он, оглянувшись по–воровски, открыл дверцу ближайшего фургончика Лаборатории Встречи Случайностей и взял с пола плоский серебристый чемоданчик экспресс–анализатора. Выскользнул в калитку и сразу завернул за угол.

«Значит, вот так, — думал он. — Уходит Адамян. Уходит эпоха. Ну, предположим, эпоха не уходит, потому что уходит один лишь Адамян, но все отныне будет не так, все станет чуточку иначе. Непьющие пилоты, кафе–мороженое напротив бара, молодой директор… ну, предположим, до шелеста белых крыльев еще далеко, много воды утечет в Реке…»

Он спешил к себе в коттедж окраинными улочками, чтобы не столкнуться с трезвой свадебной процессией и не оказаться в нее затянутым. Догадки не оформились окончательно — так, колыхались зыбкие туманные контуры — но услышанные от Касторыча фамилии он когда–то где–то слышал уже…

Он вошел в свой коттедж, в тщательно прибранную, насквозь стандартную комнату. Улыбалась с цветного плаката разухабиста зарубежная красотка в купальнике из рыболовной сети, на письменном столе размеренно стучал голубой метроном.

Панарин погрузился в книжные завалы и часа через полтора нашел обтрепавшийся томик, изданный лет восемьдесят назад. Лет пять уж как его не открывал.

Как всякое грандиозное и протяженное во времени предприятие, аэрология обросла за годы своего существования легендами, преданиями, бредовыми вымыслами, апокрифами и полумистическими откровениями. К которому из жанров относилась изданная еще при старой орфографии книжка, установить было бы затруднительно. Автор, корреспондент какой–то бульварной газетенки, старательно собрал анекдоты, слухи, сплетни из жизни обитателей Поселка (именовавшегося тогда Сьянсбургом) и выпустил их в свет под названием «Будни королей воздуха».

Панарин стал читать и странице на пятидесятой натолкнулся на искомое. Историю о том, как однажды поручик Бельский, отпетая головушка, любитель прекрасного пола и воздушных выкрутасов, якобы ухитрился приземлиться в Вундерланде, собрал там пригоршню цветных камешков и сделал из них ожерелье для своего предмета воздыхании, некоей певички Илоны, в Сьянсбурге гастролировавшей. Восхищенная редчайшим подарком, певичка Илона вскорости вознаградила поручика за его храбрость самым приятным образом, что вызвало лютую зависть и злобу прапорщика Ружича, соперничавшего с поручиком относительно певички Илоны. Надравшись в тот же вечер в офицерском собрании, Ружич стал кричать, что поручик Бельский — записной враль и шарлатан, что в Вундерланд он вообще не летает, а