Как обычно вечером, я зашел к Льву Николаевичу «с делами».

— Сегодня вы, должно быть, в духе были, — сказал он, — все прекрасно написали. Очень хорошо. Особенно владимирскому. Я так рад, что вы ему так хорошо написали! Я даже приписку сделал.

Приписка Льва Николаевича:

«Сейчас перечел письмо это к вам Булгакова и от всей души подтверждаю то, что в нем сказано. Братский привет вам и всему кружку ваших друзей. Лев Толстой» ^[279].

Утром — посетитель. Лев Николаевич сам рассказывал о нем:

— Ах, этот офицер, офицер! Это прямо нужно записать. Уже полковник, он-в штабе, элегантный… Ужасно путаный! Сначала — волнение, целый час волнение: не могу говорить… Потом начинает говорить, что нужна свободная деятельность, свободная деятельность… В чем же свободная деятельность? В том, что нужно помогать людям, люди живут во мраке. Вы, говорит, признаете физиологию?.. Да, да, физиологию!.. Я ему тогда говорю: как же вы можете говорить, что надо людям помогать, когда вот вы носите орудие убийства? Вам надо прежде всего на самого себя оглянуться. Говорю: вы лучше сделали бы, если бы обратились не ко мне, а к моим сочинениям; я много бумаги намарал, и вы найдете там все, что я могу сказать. Так я с ним круто обошелся!.. Я сначала, по глупости своей, думал, что его стесняет военная служба, что?нибудь в этом роде.

Немного позже офицера приехала из Телятинок Александра Львовна, которая оставалась часов до двенадцати и уехала перед завтраком.

Резко поговорила с Софьей Андреевной, которая, здороваясь, не хотела с ней поцеловаться.

— К чему это? Только формальность! — волнуясь, сказала она в ответ на приветствие Александры Львовны.

— Конечно, — согласилась и та, — и я очень рада, что ее не будет.

В разговоре наедине с Александрой Львовной Лев Николаевич сказал ей, что самый поступок ее, то именно, что она не выдержала и уехала, он считает нехорошим, но что последствия этого поступка ему, по его слабости, приятны.

— Чем хуже, тем лучше, — сказал он еще Александре Львовне.

Александра Львовна рассказала отцу, что Чертков упрекает ее за отъезд, указывая главным образом на то, что Льву Николаевичу грустно будет без нее.

— Нет, нет, нет! — возразил Лев Николаевич.

Последствия, каких Александра Львовна и отчасти Лев Николаевич ждут от переезда Александры Львовны в Телятинки, заключаются, по — видимому, в том отрезвляющем действии, какое поступок этот должен произвести и уже производит на Софью Андреевну.

В час дня Лев Николаевич вышел из своего кабинета к завтраку. Мы сидели за столом вдвоем с Душаном. Лев Николаевич лукаво поглядел мне в глаза и добродушно засмеялся:

— Что, тяжела драгунская служба?

— Нет, ничего, Лев Николаевич! Хорошо! Чем больше работы, чем приятнее…

Тут вошла Софья Андреевна. Когда она снова вышла, Лев Николаевич сказал:

— А я, когда говорил о «драгунской службе», то разумел другое…

— Да, я потом понял, Лев Николаевич! — сказал я. — Конечно, тяжела, да вам—?? ведь еще тяжелее?

— Мне очень тяжело, ужасно тяжело!..

Разговору этому, непонятному без пояснений, предшествовал следующий эпизод.

Как раз перед этим Лев Николаевич зашел по делу ко мне в «ремингтонную». Он застал там Софью Андреевну, которая довольно давно уже стояла у моего стола и говорила без умолку: о своем прошлом, о детстве своих дочерей, о хороших и плохих гувернантках, живших в доме, и т. д.

Когда вошел Лев Николаевич, она обратилась к нему:

— А я рассказывала Булгакову о madame Seiron, как она один раз напилась красного вина и побила Машу по щекам. Я только сказала ей: вот мы собрались в Ясную, — а мы жили тогда в Москве, — ваши сундуки уложены — все мы едем в Ясную, а вы остаетесь в Москве!.. Я ей больше ничего не сказала. Я ей только это сказала!..

Лев Николаевич выслушал, потом попросил у меня полученное сегодня письмо Татьяны Львовны, молча повернулся и ушел к себе. А за завтраком пошутил о тягости «драгунской службы».

После завтрака Лев Николаевич говорил, что читал последнюю книжку «Русского богатства». Всем?то он интересуется! Хвалил статью о социализме и советовал ее прочитать; прочел вслух воззвание ссыльного на каторге о присылке старых иллюстрированных изданий [280].

— А остальное все плохо! — сказал он о журнале.

С Душаном он ездил к М. А. Шмидт, которая третьего дня случайно присутствовала в Ясной Поляне во время тяжелого семейного спора и даже силой обстоятельств была вовлечена в него. Лев Николаевич старался всячески успокоить вконец расстроенную старушку…

Обед. На днях как?то Лев Николаевич за обедом при подаче третьего из четырех блюд (не сладкого), говорил:

— Право, нам бы нужно в нашем обиходе одно блюдо сократить. К чему оно? Совершенно лишнее.

— Ну что ж, — сказала Софья Андреевна, видимо недовольная, — я велю повару готовить три блюда.

Продолжают, однако, готовить четыре блюда. Сегодня за обедом Лев Николаевич почти ничего не ел; он нездоров — вялость, кашель, плохое состояние духа.

Приходил прощаться уезжающий в Москву С. Д. Николаев с обоими мальчиками. Лев Николаевич перецеловал их всех.

Читал вечером книжку А. Панкратова «Ищущие бога»[281]. Говорил, что материал собран в ней интересный. Кроме того, прочел первый выпуск труда Мих. Сивачева «На суд читателя — записки литературного Макара». Говорил об этой книжке:

— Очень интересно! Это писатель, который обижается, что его произведений никто не читает. Он обращался и ко мне, и ему Татьяна Львовна отвечала[282]. Он меня ругает. Какой?то адвокат дал ему три рубля и хлопотал за него, но он и его ругает… Он очень жалок: больной ревматизмом, живет в нужде… Как писатель он, должно быть, плох. Но книга заставляет задуматься: понимаешь, до какой степени озлобления доходят такие люди! Для чего он пишет? Для поддержания жизни. Он так прямо и говорит. Потом — тщеславие. Описывает, как он — то к Горькому, то к Толстому, то к этому, как его, Цюрикову, Чюрикову… Чирикову! Но очень интересная книга! Я бы вам советовал посмотреть.

Про Льва Николаевича надо сказать, что для него ничего не значит, при выборе чтения, имя автора книги, его установившаяся репутация, известность. Он берет все с надеждой найти интересное и важное, и выводы его всегда беспристрастны и самостоятельны.

Опять приезжала утром Александра Львовна. Отношение Софьи Андреевны к ней внезапно переменилось: сегодня Софья Андреевна уже звала как Александру Львовну, так и Варвару Михайловну вернуться из Телятинок в Ясную, обещая забыть о недавней размолвке. Но Александра Львовна непоколебима и продолжает капитально обосновываться у себя на хуторе. Мебель Александры Львовны, лошади, собаки, даже попугай с клеткой — все отправлено из Ясной Поляны в Телятинки.

Такой крутой поворот отношений заметно тревожит Софью Андреевну: Лев Николаевич остается один в Ясной, отсутствие любимой дочери может отразиться на его настроении.

Лев Николаевич сегодня очень хорош: душевно и физически, весел и бодр.

Софья Андреевна рассказывала о своем сомнении относительно того, печатать или не печатать ей 14–й том собрания сочинений: «Соединение, перевод и исследование четырех евангелий». Компетентные люди советуют ей по — разному. Лев Николаевич посоветовал: так как признается, что текст нецензурен, то напечатать весь том точками.

Вынес из кабинета присланную ему из Бельгии книгу: «Rйvйlation d’Antoine le Guйrisseur»