— А вы знаете, кто это?

— Не знаю.

Я уже не стал спрашивать, зачем же он стоит.

Так кончилось наше путешествие. Дорогу до Кочетов проехали быстро в четырехместной пролетке, на четверке лошадей.

Лев Николаевич оживился, восхищался видом свежих зеленых полей, красивыми старинными одеждами женщин в деревнях, встречающихся по дороге. По случаю воскресенья народ весь был на улицах и разодет по — праздничному. Все время по лицу Льва Николаевича скользила радостная улыбка.

По приезде он говорил, что теперь уже не скоро уедет, и шутя пугал этим хозяев. Те отвечали радушными приглашениями погостить подольше.

— Не будет теперь ни приходящих за пятачками, ни судящихся, ни матерей, которых ты должен примирить с дочерьми, — говорил Лев Николаевич. — И хороших гостей много, но все?таки это утомляет.

Приехали мы в шесть с половиной часов вечера. Нас ждали с обедом. Потом Лев Николаевич пошел отдохнуть.

Говорили немного. Но за кофе после обеда, который подали на открытую веранду, благодаря, кажется, остроумному Михаилу Сергеевичу, завязался интересный разговор о женской разговорчивости.

— Так как тут только одна дама (Татьяна Львовна. — В. Б.), — произнес Лев Николаевич, — то я скажу свое мнение, что если бы дамы были менее разговорчивы, то на свете было бы гораздо лучше. Вот Михаил Сергеевич говорит, что они оказывают большую услугу, освобождая от обязанности занимать гостей. Это хорошо, и пусть они здесь будут разговорчивы, но в серьезных делах — беда! Это какой?то наивный эгоизм, желание выставить только себя.

Не мудрено, что Лев Николаевич составил себе такой взгляд о великосветских дамах. Вспомнили, как в прошлом году одна местная дама, жена предводителя дворянства, знакомясь с Львом Николаевичем, протяжным голосом пропела ему:

— Лев Николаевич, постарайтесь понравиться моему сыну: он вас терпеть не может! Говорите с ним о лошадях, и он вам за это все простит!..

Пребывание Льва Николаевича в Кочетах началось с того, что вечером, когда было уже совсем темно, он, никому не сказав об этом, один пошел гулять в парк и заблудился там. А нужно сказать, что в Кочетах парк огромный: три версты вокруг, а длина всех дорожек, очень запутанных, двенадцать верст. Татьяна Львовна не без основания опасалась и раньше, что Лев Николаевич, гуляя один по парку, может почувствовать себя дурно, упасть на какой?нибудь дорожке, и тогда его не найти.

Несколько человек побежали разыскивать Льва Николаевича, стали звонить в колокол, трубить в какой?то охотничий рожок. Из деревни прибежали крестьяне, которые вообразили не что иное, как то, что на Сухотиных напали экспроприаторы.

Наконец, Душан встретил Льва Николаевича на одной из дорожек. Оказывается, он прошел весь парк, вышел в поле и вернулся назад, но попал не на ту дорожку и заблудился, а потом услыхал звон и пошел на него.

— Не буду, не буду больше! — повторял он на упреки Татьяны Львовны.

Та просила его не ходить вечером одному.

— Хорошо, хорошо, — отвечал Лев Николаевич, — и постараюсь ходить на ногах, а не на голове.

— Да ты не шути, — только и могла сказать обескураженная Татьяна Львовна.

Напились чаю, и вскоре все разошлись по своим комнатам.

Маленькое отступление.

Кочеты — старинное имение, пожалованное роду Сухотиных еще Петром I и Иоанном. Кажется, около двух тысяч десятин земли. Кроме прекрасного парка и прудов, замечателен в нем барский дом: тоже старинный, одноэтажный, но очень поместительный, с прекрасным убранством. Обстановка не так роскошна, как бывает в богатых купеческих домах, но и не безвкусна, как там, не кидается в глаза и не внушает отвращения бессмысленностью и ненужностью массы дико дорогих вещей и очень комфортабельна. Много старины: по стенам портреты предков, оружие, шкафы с фамильным серебром и дарованными табакерками и т. п.

На обстановке и на всем в доме лежит отпечаток красивой и приятной барственности, солидности, простоты и чистоты. Обитатели дома радушны, милы и любезны.

Откуда все это берется и на чем Кочеты в совокупности основаны, я уж умалчиваю.

Мне приятно было только видеть, что Татьяна Львовна, показывавшая дом, сама чувствовала стесняющую, нехорошую изнанку всей этой столь привлекательной с внешней стороны роскоши.

Как только мы приехали и чуть осмотрелись, Татьяна Львовна позвала меня на террасу дома, с которой открывался прелестный вид на сад, весь в кустах цветущей сирени, и на красивую даль поля за ним. Ни она, ни я не могли удержать своего восхищения.

— Знаете, Булгаша, здесь так хорошо, что иногда забываешь, откуда это все берется! И, каюсь, я по большей части забываю.

Очевидно, что совестливой и чуткой старшей дочери Льва Николаевича только и можно жить в подобной обстановке, забывая или, вернее, сознательно отстраняя те беспокоящие мысли о беспросветной нужде и духовной задавленности, свивших себе гнездо тут же, рядом — рукой подать — в деревне, за четверть версты от этого особняка с его роскошью и изобилием.

Днем Лев Николаевич читал в парке. Потом, после обеда, повел смотреть, как цветет каштан.

По дороге говорил:

— Как хорошо! Все это для меня как?то ново. Точно это видишь в первый или в последний раз. А птиц сколько: горлинки, соловьи. Ах, как хорошо соловьи поют! А давеча высоко летят два коршуна и орлы.

— А дуб видели? — спрашивал Лев Николаевич нас с Душаном.

Здесь в парке растет дуб, не менее чем трехсотлетний, вокруг ствола которого могут сесть двадцать четыре человека. Душан видел, а я еще не видал его. Татьяна Львовна с дочкой пошли показывать мне его, а Лев Николаевич вернулся домой.

Вечером слушали пластинки с Варей Паниной — Льву Николаевичу понравилось, а одна вещь, исполненная Вяльцевой, ему ужасно не понравилась.

Вернулся из поездки в уездный город Новосиль хозяин, М. С. Сухотин. Он состоит почетным мировым судьей и ездил судить. Рассказывал комические подробности суда и художественно передразнивал председателя. Он сам, участвуя в этой комедии суда, очень уморился.

— А плюнуть вам на все это нельзя? — спросил Лев Николаевич.

— Нет уж, доживать надо, — отвечал Сухотин.

— Я знаю, — продолжал Толстой, — что вы для дела полезны, один вносите в него разумное, но для вашей души?то оно ничего не дает.

Просил у Татьяны Львовны что?нибудь почитать. Она предложила «Записки врача» Вересаева. Лев Николаевич отказался. Ему особенно хотелось Семенова.

Говорили о каком?то мыле. Лев Николаевич спросил, вегетарианское ли у него мыло.

— Нет, — ответила Татьяна Львовна.

— Да ты не думай, что я такой педант, — возразил он.

Утром Лев Николаевич заглянул в комнату Татьяны Львовны, где я на ремингтоне переписывал предисловие к «Мыслям о жизни», уже давно начатое Львом Николаевичем, но все еще не обработанное окончательно.

— Бог помочь! — сказал он, просунув голову в дверь. — Все пощелкиваете?

О предисловии этом Лев Николаевич говорил:

— Должно быть, правда, как Белинький говорил: буду до смерти писать и не кончу ^[180].

Белинький, переписывавший на ремингтоне это предисловие для Льва Николаевича уже много раз, как?то сказал, в ответ на сетования Льва Николаевича, что он затрудняет его перепиской: