— Мне главное сейчас общие контуры поймать, — ответила девочка. — А потом, когда вас не будет, я буду рисовать вашу маму.
— Да, ты уж постарайся изобразить меня получше! — сказала Азалия Мартыновна.
— Разумеется, — кивнула Груня. — Если можно, я включу большой свет.
— Как тебе будет угодно, — сказала старуха. — А я пока голос попробую.
Она откашлялась — скорее для вида — и промурлыкала себе под нос начало какой-то песни.
— Что, готова? — спросила она у Груни, увидев, что девочка быстро наметила на листе общие контуры (слабо-слабо касаясь бумаги карандашом и держа карандаш как бы в щепотке, так, как соль держат) и берется за кисть.
— Готова, — почти автоматически ответила Груня. Она была уже настолько захвачена своим рисунком, что окружающий мир наполовину перестал для нее существовать.
— Тогда попробуем, — старуха быстро взглянула на дочь. — Начнем с чего-нибудь полегче. Ты мне, для начала, мелодию подтягивай, пока я свою старую топку не раскочегарю как следует.
И она запела, и, если на первых двух-трех строках ее голос еще мог показаться неуверенным и старческим, то потом он и окреп, и посвежел, и появилась в нем такая лихость, которую и у молодых не часто встретишь:
Голос крепчал, как морской соленый ветер, с каждой секундой все туже надувающий паруса и все быстрее гонящий кораблик по волнам. И диким простором начинало тянуть, как будто стены купе распахнулись в ночь, и такой задор прорывался сквозь щемящую тоску, что у Груни свободней и легче забегала кисть по листу бумаги…
— Да, сюда бы гитару хорошую, — сказала старуха, допев до конца. — Такую, как у этого остолопа.
— Ну, мне, наверно, пора, — сказала Любовь Александровна, поглядев на часы. — Если, конечно, я пока не нужна для рисунка.
— Пока нет, — ответила Груня. — Я вас уже наметила. А остальное можно потом доработать, даже утром.
— Можно взглянуть? — спросила Любовь Александровна, вставая с места.
Груня молча кивнула.
Любовь Александровна, задержавшись у двери, внимательно поглядела на начатый рисунок. Груня отлично обыграла свет двух ночников за головами женщин, из-за которого появлялись резкие, почти рельефные тени, лица казались темнее, чем на самом деле, но при этом становились более выразительными: на темных лицах ярче сверкали глаза. Букет, освещенный более бледным верхним светом, выглядел совсем нежным, почти призрачным — хотя и безумно красивым.
— Здорово у тебя получается, — сказала Любовь Александровна. — Обязательно допозирую тебе, потому что жалко будет, если такой замечательный рисунок останется незаконченным.
И поспешила прочь, закрыв дверь.
— Смотри не пропадай слишком надолго! — насмешливо крикнула старуха ей вслед. — Ну, что? — обратилась она к Груне. — Петь дальше?
— Еще бы! — восхищенно сказала девочка.
И старуха запела. Она исполнила и «Дорогой длинною», и «Эй, ямщик, гони-ка к «Яру», и другое. Это было удивительное пение — негромкое, но завораживающее, проникающее прямо в душу. Лицо старухи светилось вдохновением, и энергия этого вдохновения передавалась Груне — ее рука с кисточкой так и летала, так и порхала над листом бумаги, никогда ей не работалось так легко и так здорово…
Азалия Мартыновна начала пятую или шестую песню, когда дверь купе отворилась и вошла Любовь Александровна.
— Почему так быстро? — спросила мать. — Поссорились, что ли? — и резко выпрямилась, увидев, что ее дочь бледна как смерть и руки трясутся.
— Там… там… — пролепетала Любовь Александровна. — Там нет Андрея! А в его купе… Кровь… и осколки разбитой бутылки из-под коньяка…
— Так чего ж ты медлила? — закипятилась Азалия Мартыновна. — Зови проводников, пусть вызывают милицию!..
— Я растерялась, — Любовь Александровна, лишившись сил, опустилась на койку. — Ведь мы должны были увидеться тайно, и сознаваться в этом… Мало ли что… А потом я заглянула в оба туалета. Думала, может, Андрей умывается в одном из них, если поранился… Но оба — пусты. И я… я не знаю, что делать. Поднимать шум? А вдруг все это — пустяки, и Андрей появится? Но, мне кажется, с ним случилось что-то дурное…
— Разумеется, с ним случилось что-то дурное! — рявкнула старуха. — Не распускай нюни, слышишь? Ну и дочь у меня! Его надо спасать, а не квохтать как курица! Я надеюсь, его братец не ополоумел настолько, чтобы стукнуть его бутылкой по голове и скинуть с поезда! В любом случае, надо вызывать милицию!
— Не знаю, поможет ли тут милиция… — Любовь Александровна потерянно огляделась.
— Я знаю, кто поможет! — вмешалась Груня. — Этот «новый русский»! Он расположен к Андрею больше, чем к его брату, это было видно! И он вмиг до всего докопается и все уладит!
— По-твоему, этот «качок», как их сейчас называют, способен держать язык за зубами? — насмешливо спросила старуха.
— По-моему, да, — ответила девочка. — Я ж видела его чуть побольше, чем вы, и мне показалось, он не такой идиот, каким прикидывается.
Не могла ведь она поведать, что Сашок — один из лучших офицеров Крокодила Гены, и кому поручать расследование этого жуткого случая, как не ему! Тем более что, подумалось девочке, и эта история может быть как-то связана с наркотиками…
— Что ж, — старуха пожала плечами. — Беги за этим «новым русским». В конце концов, если верить газетам, «братки» сейчас проводят расследования намного действенней милиции.
— Я постараюсь незаметно вызвать его из вагона-ресторана! — сказала Груня, вскакивая с места.
И она понеслась в вагон-ресторан. На секунду ей пришло в голову, что, когда она там появится, все узнают, что они с Полей — двойняшки, но сейчас это не имело никакого значения! Сейчас самое главное — как можно быстрей привлечь к расследованию Сашка!
