В конце концов она поднялась на Вересковое поле и оставила там свою книгу на тот случай, если потребуется доказать, что она там была, затем незаметно пробралась назад, чтобы посмотреть, что я буду делать, и, если понадобится, прийти мне на помощь. Она наблюдала, как я перетаскивал тело и подчищал остальные следы за собой, но не показалась из своего укрытия, опасаясь, что ее присутствие может заставить меня потерять голову — скорее всего, так бы и случилось. Вместо этого, как она мне потом сказала, она была буквально потрясена тем хладнокровием, с которым я проделал все необходимое, и тут же поняла, что совершенно ошибалась в оценке моего характера, точно так же, как и я в свое время сделал то же открытие в отношении ее.

Аморель всегда с восхищением относилась к тому, что она называла самообладанием, и она призналась мне, что никогда в своей жизни, ни до, ни после тех четырех минут на поляне, она не была свидетелем более яркого проявления этого качества. Разумеется, ее интерес подогревался еще и дополнительной уверенностью, что я проделываю все это ради нее; как бы то ни было, она уверяет, что именно тогда и влюбилась в меня.

Аморель рассказала мне, что все это время знала правду, только после нашей свадьбы. Как она сама теперь признается с улыбкой, она боялась, что, открой она спой секрет раньше, я могу вбить себе в голову, будто она согласилась выйти за меня замуж, только чтобы защитить меня, с тем чтобы никто не мог заставить ее давать против меня свидетельские показания — и тогда я мог отказаться принять ее 'жертву'. Вот еще одни пример необыкновенного благородства этой удивительной девушки, пусть даже она и может попытаться шутливо отмахнуться от него, представив все так, будто она твердо решила поймать меня на удочку (ее собственные слова) и не хотела спугнуть рыбку, пока та еще некрепко сидела на крючке.

Точно так же и я до поры не знал, какие решительные шаги она предпринимала, чтобы мне помочь, хотя, конечно, у меня возникали такие подозрения, и иногда я не находил себе места, мучаясь вопросом, насколько много она может знать на самом деле. Помню, как в самом начале этого повествования я рассуждал (довольно бестолково) о том, как наблюдательный человек может с интересом проследить отчаянные попытки преступника фабриковать все новые ложные улики, чтобы сбить с толку следствие и отвести от себя растущие подозрения. В моем случае эти улики состряпал сообщник, о наличии которого я даже не подозревал.

Шерингэм на этом и попался. Он догадался — что делает ему честь — о том, что Аморель подслушивала наш разговор в кабинете Джона на второй день; однако ему так и не пришло в голову, что она подслушивала и в первый вечер тоже. Она слышала, как я высказывал свои опасения перед возможным обвинительным приговором на завтрашнем судебном заседании и умолял Шерингэма найти какой-нибудь факт в мою поддержку, чтобы предотвратить его. Поэтому на следующее утро она поднялась с рассветом и сама оставила следы за поворотом тропинки, действуя в соответствии с моим собственным предположением, которое я высказал Шерингэму в качестве одной из потенциальных возможностей этого дела. Можете себе представить, с каким удивлением я узнал, что такие следы в самом деле были найдены.

Ночью девушка приняла отчаянное решение: если дела пойдут плохо, сна придет мне на помощь на суде и расскажет свою историю, которую она, разумеется, сама сочинила и которая, как она думала, должна будет навсегда отвести от меня подозрение. Чтобы подкрепить свой рассказ, она изобрела инцидент с дикой розой, а когда она спустилась в лес, чтобы оставить там следы, она нашла дикую розу, которую сама сорвала и бросила в траве пару дней назад. Она хорошо понимала, что ее выдумка может перевести подозрения полиции с меня на пес, но в силу своей природной самоотверженности решила, что будет только справедливо, если она возьмет часть риска на себя. Даже здесь, в этой части повествования, предназначенной только для моих глаз, мне трудно достойно выразить свое преклонение перед таким неслыханным альтруизмом. Такое не передашь словами.

Думаю, больше мне нечего объяснять.

Если читатель, ознакомившись с моей основной рукописью, раскрыл для себя правду, то он мог обвинить меня (причем вполне заслуженно) в том, что я позволил Шерингэму остаться в заблуждении, будто это Эльза Верит и сделала выстрел, который убил ее возлюбленного. В самом деле, это тяжким грузом лежит на моей совести.

В момент нашего разговора я сохранил молчание, уступая безмолвному требованию Аморель, но потом, когда мы остались наедине в комнате, мы долго спорили о том, насколько все это несправедливо по отношению к мисс Верити. Мне, однако, не удалось убедить Аморель. Она утверждала, что Шерингэм, безусловно, оставит свое мнение при себе, а пока он будет это делать, Эльза Верит нисколько не пострадает, поэтому опасно было бы разубеждать его — даже не просто опасно, это было бы полным безумием. Я знал, что эти аргументы были не более чем софистикой, но в конце концов согласился. Я был женат всего лишь двадцать четыре часа, но уже успел понять, что порой муж поступит мудрее, если подчинит свои логические выводы умозрительным суждениям своей жены.

В этом состоит женское преимущество. Они не желают аргументировать, они просто убеждают. Сама природа наделила их этим особым даром успешно убеждать.

Тем не менее разве по этой причине кто-то предпочел бы остаться холостяком? Нет уж, только не я. Однако никогда нельзя слепо судить других по себе. Ведь в жизни не бывает одинаковых ситуаций. Например, никто другой не мог бы и надеяться получить в жены такую женщину, как та, которой в этой книге я дал имя Аморель.

Очередной экспериментальный роман, вызванный к жизни бурным успехом 'Дела об отравленных шоколадках'.

В двадцатых годах было принято сразу переходить к делу, и читатель мог быть уверен, что если тело не обнаружено на первых страницах, то только потому, что убийство обставлено необычными обстоятельствами, изложение которых займет некоторое — но не слишком долгое — время. Манера повествования, характеризующая роман 'Второй выстрел', для тех лет являлась весьма необычной.

Этот эксперимент также оказался удачным. Идея ярче обрисовать характеры действующих лиц и создать цепь драматических событий, ведущих к преступлению, быстро прижилась, и многие авторы взяли ее на вооружение. 'Второй выстрел' считается одним из классических произведений в подобном стиле, наряду с вышедшим в 1944 году романом Агаты Кристи 'К нулю' (см. т. 10 наст. собр. соч.).

У 'драматического' детектива обнаружились длинные литературные корни. Еще дедушка детектива, сэр Артур Конан Дойл, вставлял в романы длинные экскурсы в прошлое. Английская литература 19 века знает достаточное количество романов, сочетавших бытово-драматический сюжет с элементами загадки.

Своему успеху роман обязан не только хитроумной интриге и изощренной манере подачи материала, но и образу главного героя — рассказчика. Автору удалось передать сложную, в чем-то даже противоречивую, личность, скрытую под 'маской' чопорности и аристократической привередливости. Несколько нелепое и явно не 'героическое' имя, наносное презрение к человеческим слабостям и к прекрасному полу в особенности, некоторая боязливость, развившаяся в результате досужей жизни, вырисованы с художественной достоверностью и тонким психологизмом. Это — один из романов, которые приходится перечитывать, чтобы увидеть, как искусно автор создает двусмысленные ситуации и заготавливает почву для последующего смещения точки зрения на происходящее.

В уста Джона Хилльярда вложена важная не только для данного романа, но и для всего цикла мысль о том, что человеческая жизнь ценна 'только в том случае, если она представляет ценность для общества'. Не случайно почти все жертвы (за исключением, разве что, 'Шелковых чулок') — личности аморальные, одиозные или просто малоприятные, как мисс Барнетт в 'Убийстве на верхнем этаже'. Поиски преступника превращаются при этом в решение интеллектуальной загадки, ибо все быстро сходятся на том, что убийца заслуживает благодарности за содеянное.

Эта тема была настолько важна, что позднее легла в основу романа 'Суд и ошибка'. Во 'Втором выстреле' преступление совершается из отстраненных, философских соображений, на что читателю