дискурсе второго рода борьба за власть, воля к власти, одна из форм которой — ревность.

Такова одна из важных функций построения книги в виде «фрагментов речи влюбленного», устранения нарративности, «любовной истории». Это композиционное решение позволяет очистить «речь влюбленного», исключить из нее если не вообще фактор господства, то хотя бы механику соперничества и борьбы за обладание. Неразделенная любовь сама по себе порабощает индивида — его вечно заставляют ждать, а это, по замечанию Барта, «постоянная прерогатива всякой власти» (с. 239); но она по крайней мере прозрачна, не отягощена ревнивой борьбой с третьим лицом. «Фрагменты…» — это книга о любви без ревности.

Соответственно и в главке, которая называется «Ревность», Барт описывает, собственно, не столько внутреннюю структуру ревности, сколько возможность вообще обойтись без нее, без агрессивного «усердия», этимологически и психологически родственного «ревности» (по-французски соответственно zèle и jalousie, в народной латыни — zelosus; ср. русское прилагательное «ревностный»). Влюбленный беспокоится об отсутствии или равнодушии любимого человека, но не «озабочен» борьбой за обладание им, не «усердствует» в этой борьбе.

В беседе с Ф. Роже Барт признавался, что вообще подумывал исключить из книги такую «фигуру» любовной риторики, как «Ревность», а на лукавый вопрос собеседника «не потому ли, что она вам чужда?», отвечал:

Но такое объяснение — лишь половина истины. В другой беседе, с Жаком Анриком, Барт по собственной инициативе завел разговор о ревности, и здесь отправной точкой ему послужил уже не личный сентиментальный опыт, а типология культуры:

Это очень важное высказывание, содержащее сразу несколько характеристик того опыта, которым занимается Барт. Прежде всего, отрицание ревности связывается здесь с первенствующей ролью Матери. Барт моделирует любовную ситуацию, из которой исключен эдипов комплекс, — у «влюбленного субъекта» нет существенного властного соперника, который мог бы отождествиться для него с фигурой Отца. Такую картину, разумеется, легко соотнести с биографическими обстоятельствами самого Ролана Барта, который рос без отца и испытывал нежную привязанность к матери. Он был слишком искушен в аутопсихоанализе, чтобы самому не отметить этот аспект своего «семейного романа»[8]. В тексте «Фрагментов…» он не скрывает, что кое-что здесь навеяно детскими переживаниями:

Но, конечно, интересны не столько личные причины, сколько та особая форма самосознания, которую они порождают. Архетипическая сцена ожидания Матери варьируется на все лады как сквозная ситуация бартовской книги: «я жду телефонного звонка…», «я сижу в кафе и ожидаю X…» «Именно в этом и состоит фатальная сущность влюбленного: я тот, кто ждет» (с. 239). Инстанция власти выступает здесь в форме запаздывания, а не подавления, устрашения и т. д., и соответственно здесь нет места таким классическим категориям психоанализа, как «сверх-я» или комплекс вины. Влюбленный субъект не асоциален, но свободен от социальной озабоченности, а Общество противостоит ему не как репрессивная структура, а только как докучный Свет, до которого ему мало дела:

Барт всячески избегает уточнять, к какому полу относятся его персонажи, и пользуется намеренно нейтральными обозначениями «влюбленный субъект», «любимый объект», «любимый человек», «любимое существо», «другой» (во французском языке грамматический род слова l'autre формально не выражен)[9]. Когда его спрашивали об этом, он настойчиво подчеркивал принципиальный характер своего решения:

Отрицая половую специфику любовного чувства, Барт совершает регрессию, возврат на дофаллическую стадию развития личности: в доэдиповском мире, где нет Отца, нейтрализуется властная составляющая эротического влечения, и в стремлении слиться с Матерью нет ничего специфически «мужского» или «женского». А дальше, отвечая на наводящий вопрос интервьюера, он делает следующий шаг, имеющий уже не только психический, но и социальный смысл, — он отождествляет, уравнивает по «тональности» гетеро- и гомосексуальные виды любовного чувства. Honny soit qui mal у pense: Ролан Барт сам был гомосексуалистом (хотя никогда не афишировал этого), и в его заявлении можно было бы усмотреть «защиту прав сексуальных меньшинств». На самом деле он имел в виду нечто совсем иное. «Фрагменты речи влюбленного» создавались в годы радикальной либерализации западного общества, когда принадлежность к «меньшинствам» — национальным, религиозным и прочим — из фактора социальной неполноценности превратилась в типичное средство социального самоутверждения. Барт еще в статьях 1973 года «Разделение языков» и «Война языков» трезво писал о террористической силе «акратических дискурсов», дискурсов меньшинств; позднее он даже стал задаваться вопросом, можно ли вообще помыслить в современном обществе «абсолютно изолированного» индивида — «который не является ни бретонцем, ни корсиканцем, ни женщиной, ни гомосексуалистом, ни сумасшедшим, ни арабом […] который не принадлежит даже ни к какому меньшинству?»[11] Сам он пытался найти для себя именно такую «изолированную», вполне свободную позицию; отказываясь различать «нормальные» и «отклоняющиеся» варианты полового поведения, отказываясь «брать на себя гомосексуальный дискурс»[12], он стремился выделить, вывести любовный опыт за рамки властных коллизий, очистить его от представлений о борьбе и конкуренции, будь то в интимном плане (ревность) или же социокультурном («права меньшинств»). Символом такого беспримесного опыта выступает любовь к Матери — Матери, которая равно приемлет всех и перед лицом которой нет отверженных, будь то Каин, Исав или же греховные жители Содома и Гоморры.

Однако с нейтральностью дискурса-«унисекса» видимым образом контрастируют несколько