Слухи о возможной черноморской катастрофе основывались, как мне кажется, отчасти на том, что геологи приступили к разведке залежей нефти и газа на шельфе западнее и восточнее Крымского полуострова. (Первое черноморское месторождение газа было открыто в 1975 году; эксплуатационные работы начались через 8 лет.) Возникла версия, что скопления сероводорода, соединившись с горючими газами, вырвавшимися из недр, образуют гремучую смесь, и тогда-то произойдет «Черноморский апокалипсис».

Кроме того, экологи били в набат в связи с вероятностью крупных утечек нефти при разведке, а тем более добычи ее со дна моря. На западной окраине Крыма, в райцентре Черноморское, по тревожным сигналам местных жителей морские геологи, буровая платформа которых была расположена недалеко в море, устроили весьма подозрительную свалку своих отходов, может быть даже радиоактивных (радиофобия тогда была распространена по всему Союзу). А ведь два тысячелетия назад на месте Черноморского находился другой поселок — античных греков — под названием Калос Лимен, что означает Прекрасная Гавань. Во что же теперь превратилось это место!

Мне довелось там бывать в 1991 году. Посетил и буровую платформу, стоящую в Каркинитском заливе. Опустились мы туда с небес — на вертолетную площадку.

Если не считать, что идешь по звенящим металлическим переходам, а вокруг расстилается до горизонта синее море, да кричат чайки, да волны пенятся и разламываются среди могучих столбов-опор — все как на обычной скважине глубокого бурения. Порой попадаются маслянистые радужные пятна, черные лужи. Особой грязи нет, но и корабельная чистота отсутствует. Все-таки тут идут круглосуточные буровые работы.

Металлический настил окаймлен невысокими бортиками, у которых находятся отверстия (шпигаты). В них стекает загрязненная вода. Внизу — резервуары-приемники. По мере их заполнения сточные воды периодически откачивают в нагнетательные скважины. Твердые отходы, выбуренную породу собирают в контейнеры и доставляют на судах в порт, а оттуда на специально построенный склад.

Я спустился на нижний ярус. Приглядываюсь к пенным водоворотам, принюхиваюсь к запахам моря, ощущаю на лице брызги пены. Ничего подозрительного. Словно море сохраняет первозданную чистоту. На площадках видел рыболовные снасти.

В разговоре с начальником разведочного бурения ПО «Черноморнефтегаз» В.А. Бандурченко я спросил об экологическом контроле. Оказывается, он строг, но справедлив. А вот о журналистах, представителях общественного движения, он отозвался неприязненно, будто о крокодилах:

— Эти «зеленые» и их борзописцы нормально работать не дают. Что они учудили на Азовском море? Открыли мы хорошие газовые месторождения, и до сих пор там запрещают эксплуатацию и продолжение разведки. Говорят, будто из-за нас поголовье осетров погибнет.

— Так ведь на Азове давно уже подорвано рыболовство. Было самым продуктивным в мире, а стало, пожалуй, самым безрыбным, не считая Арала. При чем тут ваши работы?

— Мы в море у всех на виду. Им ведь главное — пропаганду развернуть, шум поднять, себя показать: вот, мол, как мы боремся за природу. Как будто нам она меньше, чем им, дорога.

Особенно возмущался Бандурченко газетной публикацией от имени жителей села Калиновки, расположенного невдалеке от городской свалки. В статье говорилось, что на складе буровых отходов тайно захороняется «радиация отовсюду».

Городская свалка представляла собой зрелище величественное и ужасное: груды металлического и прочего хлама, смрадно дымящиеся кучи. Но почему-то все это, по-видимому, не особенно беспокоило местных жителей. Их страшило загадочное место невдалеке: склад буровых отходов.

На первый взгляд — ничего страшного: выложенное бетонными плитами корытообразное углубление. В щели между плитами нахально пробивалась трава (неплохой индикатор отсутствия ядовитых отходов). По бортам — кустарнички, далее по окружности бетонные столбы. Как пояснил мой спутник, охранительную сетку «оприходовали» расторопные аборигены.

Дно бетонного корыта залито лужей подозрительного цвета, по краям — разливы глинистых шламов, высохшая поверхность которых растрескалась, подобно такыру. Для порядка я прошелся по бетону, поковырял палкой шлам. Спросил спутника:

— А откуда здесь может быть радиация?

— Да я и сам не знаю.

— Капитально отгрохали, ничего не скажешь.

— В позапрошлом году — на 320 тысяч рублей. Сделали с запасом.

Вот еще один парадокс: местных жителей пугает обустроенный по всем правилам склад отходов! Логика их рассуждений понятна: если уж так постарались, то неспроста! Непременно жди беды: выбросят какую-нибудь радиацию.

Но как понять «журналистов-экологистов», раздувающих по этому поводу нечистый пузырь сенсации? Достаточно пригласить сюда одного специалиста, да и просто человека с радиометром, и все опасения либо подтвердятся (что невозможно, ибо буровой шлам засолен — и только) или рассеются. Но последнее, как видно, не устраивало тех, кто стремился разжигать экологические страсти.

Об этом сооружении порой говорили с надрывом. И если дамба, отгородившая Кара-Богаз-Гол от Каспия, находилась в безлюдном районе, в пустыне, то эта, напротив, располагается у второго по величине мегаполиса России. Призвана она защитить не море, а сушу, Северную Пальмиру — Санкт-Петербург— Петроград — Ленинград — Санкт-Петербург.

Дамба протягивается от поселка Горская на остров Котлин и до станции Бронка. Высота ее 8 м, ширина от 20 до 30 м, общая длина 25,4 км, в том числе по акватории 22,2 км. У нее два судопропускных и 6 водопропускных сооружений (в период наводнений и те и другие перекрываются плавучими затворами). По дамбе проходит шестиполосная дорога, призванная разгрузить город от обилия автомобилей (около 30 тысяч единиц автотранспорта ежесуточно). Улучшалась транспортная связь с Кронштадтом.

Казалось бы, предназначение дамбы благородно и оправданно. Всем известно, как страдает время от времени этот прекрасный город от наводнений. Вызваны они, как писал еще Александр Пушкин, нагонными ветрами из залива. Теперь им поставлена преграда.

Однако против этого проекта решительно выступил такой патриот Питера, как академик Д.С. Лихачев: «Для меня несомненно, что строительство дамбы было ошибкой и даже преступлением».'

Сказано без тени сомнений, хотя уважаемый академик — сугубый гуманитарий — вряд ли мог квалифицированно оценить данный проект. Одно уже это настораживает. Странное высказывание и с юридической точки зрения. Ошибка — это совершенно не то, что преступление. Ошибиться может каждый из самых добрых побуждений. Преступление — уголовно наказуемое деяние. Выходит, академик обвинил всех тех, кто проектировал дамбу и принимал решение о ее возведении, — преступниками, и не простыми, а государственными, ибо речь идет о многомиллионном городе и гигантских затратах.

«Нас долгие годы обманывали: дамба строится во имя Ленинграда, — пояснял он, — предохранения его от стихии, но сейчас становится все очевиднее: дамба ухудшает экологическую обстановку».

Выходит, советские руководители совместно с некоторыми учеными и производственниками, затратив огромные средства, осуществили, как некоторые выражаются, «экоцид» в одном отдельно взятом регионе.

С.Г. Кара-Мурза проанализировал это выступление Д.С. Лихачева:

«При этом рассуждения в целом оказываются удивительно нелогичными. Вот какое противопоставление предлагает академик Д.С. Лихачев: „Нас долгие годы обманывали: дамба строится во имя Ленинграда, предохранения его от стихии, но сейчас становится все очевиднее: дамба ухудшает экологическую обстановку“.

Откуда следует, что „нас обманывали?“ Ведь чтобы как-то обосновать тезис, надо было бы сказать, для чего в действительности строили дамбу обманщики-инженеры. Две части утверждения находятся в разных плоскостях и не могут быть связаны понятием обман и частицей но. Логичным могло бы быть