думать о ней как о чем-то, что не имеет ни начала, ни конца. Но есть у нее и другие стороны. «Вечности очень подходит быть всего лишь рекою, быть лошадью, в поле забытой, и воркованьем заблудившейся где- то голубки…»
Стихи оказывали на нее магическое действие. Я ощутил, как напряжение покидает Ольгу; глаза ее закрылись, аура стала подобна спокойной водной глади.
– Ты не историк, ты поэт… – пробормотала она.
– Не я, милая, не я. Это Рафаэль Альберти[48].
То был один из наших разговоров, звено в цепи событий, протянувшейся от счастливой встречи до грустного финала. Я полагал, что подготавливаю Ольгу так осторожно, как только в моих силах; слово – здесь, намек – там, и шаг за шагом неофит все ближе к тайной истине. Расстаться с нею я уже не мог. Я пережил бы наш разрыв; память Асенарри нашептывала мне, что он не первый и, конечно, не последний. Я – Наблюдатель и, двигаясь сквозь череду миров, сменяя телесные обличья, подвержен всем случайностям судьбы, ее трагедиям и фарсам, разлукам, встречам, смерти близких. Нет, дело было не во мне!
Ольга… Не ум, не красота, не тонкость чувств главенствовали среди ее талантов, а дар любви. Он мог обернуться несчастьем, излившись на того, кто не достоин или не готов его принять, и мог расцвести волшебным цветком, какого не найдешь в садах Аллаха. Сорвать его и бросить? То же, что и убить… Я знал, что Ольга не переживет разрыва, и это знание терзало мою душу.
Вот цена, которую мы платим за привязанность. Вот ловушка, о которой знают все Наблюдатели Уренира: любовь и порожденная ею дилемма – признаться?., не признаться?.. Конечно, есть ситуации и ситуации; возможно, ваш близкий силен и справится с шоком, возможно, он не поймет признаний, возможно, его вера в вас крепка, как монолит, и вы для него – божество, сошедшее к смертному. Все возможно, но случай с Ольгой был не тот.
Да, она меня любила, но не могла превозмочь свою натуру, вырваться из западни обыденного. Ее любовь была как занавес, скрывающий другие чувства: тревогу, неуверенность и страх. Почти не различая их, я ощущал лишь некий эмоциональный фон, темную тучу, висевшую где-то на горизонте, незаметную за торжествующим блеском радуги. Казалось, что свет ее сильнее туч и не померкнет никогда.
Мы бродим у Смольного собора по берегу Невы. Излюбленное место для прогулок: недалеко от дома, от шумных улиц и проспектов, но в то же время тихое, уединенное. Май, начало белых ночей. Десять вечера, но еще светло. Нева – как серебристое зеркало с осыпавшейся амальгамой запоздавших катерков и лодок. Над рекой – облака, клочья ваты, разбросанные по небу, нежно-голубому в зените и розоватому у крыш домов на другом берегу; над ними – бледный диск полной луны.
Набережной за Смольным еще нет – ее проложат лишь через два десятилетия, спрятав под асфальтом следы моей любимой. Но я сохранил этот миг в своей бездонной памяти: ее фигурку в сиреневом платье, улыбку, скользнувшую по губам, янтарный блеск волос, стройные ноги – вот она замерла, высматривая, куда ступить, а вот повернулась ко мне и поманила пальцем… Я вижу ее так ясно, так отчетливо! Я вспоминаю ее и шепчу: «Найдем ли мы путь, живые, туда, где она сейчас? Но к нам она путь отыщет и, мертвая, встретит нас…»[49]
Тогда она промолвила:
– Я думаю о том, что ты рассказываешь мне… эти истории о Вселенной и вымышленных мирах с красивыми названиями – Уренир, Суук, Рахени… Временами мне кажется, милый, что ты и правда там побывал, плавал в океане с огромными дельфинами, жил в городе на деревьях, с Фоги, твоим родичем… Смешно!
– Не смешно. Все это правда, ласточка, кроме того, что Фоги мне не родич, а у'шанг, наследственный сосед.
Она рассмеялась.
– А я – твоя наследственная возлюбленная! В прежнем рождении я была Лакшми, супругой Вишну, а ты – его сын от какой-то наложницы, посмевший на меня взглянуть. Ну, понимаешь, не тем взглядом… таким, как смотришь сейчас… И за это тебя упрятали в бутылку и бросили в море. Но ты такой настырный! Просидел в бутылке двадцать тысяч лет, но все-таки выбрался из нее и заполучил меня!
– Похоже на истину, Олюшка. Но вместо бутылки был луч – луч из частиц, которые ты назвала бы квантами мысли или живой энергии.
– Биохимической?
– Нет. Скорее она имеет отношение к психике, чем к биохимии. Видишь ли, то, что вы считаете полями, гравитационным, электромагнитным, ядерным, на самом деле… – Я нахмурился и щелкнул пальцами, подбирая нужные слова. – На самом деле это пространственно-временной континуум широкого диапазона, причем не линейный, а как бы замкнутый сам на себя, замкнутый циклически в бесконечности и в бесконечном числе измерений. Одно из них ноосфера, другое, скажем, магнитное взаимодействие… Человеку – такому, как ты и я, – этого не понять, ведь мы не ощущаем многомерности. Однако принадлежим к ней, и наш мозг – что-то вроде генератора в пространстве ноосферы. Это не биохимия, а область чувств, инстинктов, мыслей, стихия подсознательного, и каждое живое существо там…
– …сингулярная точка? – с серьезным видом подхватила Ольга.
– Да. Это подходит. Можно сказать и так.
– И что можно делать с помощью живой энергии?
– Ну, например, перемещаться из пункта «а» в пункт «б». Мгновенно. Без поездов, самолетов и прочих железок с крыльями или колесами.
Она вздохнула, будто пробуждаясь от сна.
– Как ты об этом узнал, Данька? Вычитал в своих папирусах? В Книге Мертвых? Или в учебнике физики, написанном жрецом Аменхотепом?
Я улыбнулся, поддел ногой сучок, гниющий среди прошлогодней листвы. Шутит… Это хорошо! Раз шутит, значит, не боится.
– Нет, мои источники информации более серьезны и надежны. Представь, что я – инопланетный гость, который прилетел на вашу Землю. Вернее, переместился сюда в том самом ноосферном измерении, где нет ни расстояний, ни препятствий для полета. И вот теперь… Что ты делаешь, солнышко!
Ее пальцы забрались мне под рубашку, защекотали, погладили, ущипнули.
– Разыскиваю щупальцы. Раз ты пришелец, у тебя должны быть щупальца… щупальца, псевдоподия и во-от такая пасть! – Она показала какая. – Еще – жабры или крылья…
– Крылья на спине, моя дорогая. А это…
– Это, это! Это есть даже у пришельцев. И потом, я знаю, все они такие развратники…
Мы с хохотом повалились в траву.
Однако не все беседы кончались на мажорный лад. Был случай – ночью, в январе, – когда я проснулся от ментального толчка и, еще не раскрывая глаз, почувствовал: ей плохо. Еорько, неуютно, страшно…
Ольга сидела в кровати, обхватив руками коленки и сжавшись в комочек; я видел ее лицо, белеющее в темноте, пряди волос на плечах, блестящие глаза. Кажется, она плакала.
– Что с тобой, малыш?
Я обнял ее, коснулся висков, передавая энергетический импульс. Ольга вздрогнула, пробормотала:
– Что это? Что ты сделал?
– Помог. Чуть-чуть.
Щеки ее были влажными. Плакала, не иначе. Старалась потише, чтобы меня не разбудить…
– Олюшка?
– Даня… Я вдруг представила, что будет с нами после смерти… с нами или с нашими душами… Я исчезну, а ты… ты в самом деле превратишься в луч и улетишь? И мы никогда не встретимся? Там, где обещают?
Она глядела на меня так, словно я должен был исполнить это обещание и сотворить реальность из мифа, которым утешаются мои земные соплеменники. Я бы сделал, если бы смог… Клянусь Вселенским Духом и всеми предками– Старейшими!
– Так мы не встретимся?
– Нет, родная. Но это ничего не значит, ровным счетом ничего. Ты навсегда останешься со мной. Здесь, – я прикоснулся ко лбу, – в моей памяти. Разве я могу тебя забыть? Даже превратившись в луч или в
