почувствовала укол совести, потому что считала его бесполезным и не подозревала в нем таких неожиданных талантов.
— Вкусно, — сказала Разия, — оставь мужу чуть-чуть.
Но Назнин ела, как голодный варвар. Разия поставила тарелку и положила ложку.
— Я кое-чего не сказала твоему мужу о миссис Ислам.
— Она не заходит. Я обидела ее. Шану не знает об этом.
— Он еще кое-чего не знает.
— Ты ведь не хотела сплетничать.
— Не хотела.
Разия опустила глаза. Наклонилась. Ресницы загибаются, как лапки у насекомого, под тяжелыми веками зрачки кажутся квадратными, и только сейчас Назнин заметила, что черная радужная оболочка у Разии вся в брызгах золотого света.
— Это не сплетни. Это правда.
Разия помолчала для внушительности.
— Она ростовщица.
— Ого!
— Я проверила. Это правда. Говорю перед Богом. Она дает деньги под проценты и будет гореть в аду после смерти.
— Разве можно так говорить?
Разия забрала тарелку у Назнин.
— Послушай. У меня были подозрения. Я ей сказала как-то насчет трудностей с деньгами, и она предложила мне дать взаймы. Ничего особенного. Потом я засомневалась. Я думала, может, она предлагает дать взаймы от чистого сердца. Может, она специально в своей большой черной сумке носит пачки пятифунтовых банкнот, чтобы отдавать бедным.
— Прекрати.
— Я не шучу. Ты же знаешь меня, я всегда пытаюсь везде найти хорошее. — Улыбка у Разии получилась как у шакала. — Если не веришь мне, спроси у Амины. Спроси, сколько она платит. Тридцать три процента.
— Разия!
— Ты так говоришь, будто я сплетничаю. Я не сплетничаю. Я тебе говорю то, что видела. И не я отправлюсь в ад, когда настанет судный день.
— Если она раскается, Господь ее простит.
— Раскается? Миссис Ислам?
Разия погрузилась в сумку и вытащила носовой платок. Взяла его двумя пальцами и помахала, отставив мизинец.
— «Когда я была совсем еще девочкой, никто не осмеливался так меня оскорблять! Лучшее семейство на весь Тангайл, ты что, не знаешь, что все с нами раскланиваются?»
Назнин онемела и уставилась на подругу.
Разия обвела взглядом комнату. Потом отрывисто заговорила:
— Амина не может внести последний платеж. Если она и в следующий раз не принесет деньги плюс дополнительную сумму в качестве пени, сыновья сломают ей руку. Какая епитимья такое искупит?
— Еще кто-нибудь об этом знает?
Разия пожала могучими плечами:
— Некоторые знают. Может, даже все. И все лицемерят. Вся община. Все
Подросток, безвольный, как еще ни разу не надутый шарик, услышав английские слова, приподнялся в кресле и бессмысленно посмотрел на Разию.
— О ее сыновьях чего только не говорят, — сказала Назнин, — но, насколько я знаю, это все сплетни.
Подросток уронил голову, шея у него толщиной с соломинку. Мать посмотрела на него так, словно соломинка вот-вот надломится, и заплакала, уткнувшись лицом в руку.
— Мне пора идти, — сказала Разия, — у меня еще дела, а потом надо детей забрать.
— Поцелуй их за меня. Передавай нашим привет.
—
— Твой английский все лучше и лучше. Поздоровайся за меня с дамой с татуировками.
—
Назнин сперва не поверила, даже после таких невероятных новостей о миссис Ислам, после которых все должно казаться возможным.
— Отвезли ее, — сказала Разия и побарабанила по виску, — последние дни она сидела уже в собственном… ты меня понимаешь.
— Ох.
— Рано или поздно за ней бы пришли. Она постоянно сидела в окне, как размалеванная статуя. Неужели никто не видел?
Шану принес четки. Назнин сжимала и перебирала бусины.
— Субханаллах, — вполголоса. — Субханаллах. Субханаллах. Субханаллах.
После тридцать третьей бусины нащупывает большую заглавную бусину. Глубоко вздыхает и продолжает:
— Алхамду лилла. Спасибо, Господи. Да. Только разве Он не хочет, чтобы я сейчас была с сыном, а не на молитве? — Пальцы пробегают девяносто девятую бусину.
Молиться, как обычно, у нее уже не получается. Раньше она о чем-то просила. Сейчас — только благодарность. Господь, только Господь спас ее ребенка. Его труд, Его всемогущество, не ее. Собственная ее воля, хоть и раздувалась, как Джамуна[18], и лилась, как из лопнувшей плотины, ничто по сравнению с Его. Она снова начала круг, яростно сжимая гладкие деревянные костяшки.
— Субханаллах. Благословен Господь. Алхамду лилла. Спасибо, Господи. Аллах акбар. Господь велик.
Назнин уронила четки, и они закатились далеко под батарею.
Назнин позаимствовала на кухне ершик с длинной ручкой для мойки посуды, достала четки и вытерла с них пыль. Пусть лучше Шану отвезет их домой, там они будут в целости. От бесконечных повторений вместо необходимой бодрости заторможенность. Да, лучше отправить четки обратно.
Молиться теперь нужно по-другому, лучше. Назнин с удивлением призналась себе, что раньше, стоя на коленях, повергаясь ниц и произнося слова, мыслями далеко была от молитвы. Молитва была способом забыться, как забывается с бутылкой алкоголик, как бьется муха о фонарь. Так молиться неправильно. Так читать суры неправильно. Так жить неправильно.
Раньше она хотела освободить место внутри. Чтобы не слышать больше собственного нытья, глухих требований и вечного неудовольствия. Чтобы закрыть за ними дверь и начать жить собственным домом. С таким же успехом можно лечиться от глистов голоданием. Метод такой существует, только вот исход неизбежно летален.
На восьмой день в коридоре Назнин составила классификацию. Больной. Родитель. Дальний родственник. Друг. Врач. Медсестра. Санитар. Со взрослыми больными все просто. На ногах у них шлепанцы, на лице натянутая, пришлепнутая улыбка. Мол, все в порядке, они спокойны и наслаждаются своей оздоровительно-восстановительной прогулкой по больничным коридорам. Проходя мимо детского отделения, взрослые больные улыбаются еще активнее, чтобы всем видом показать, насколько им повезло. С родителями тоже легко. От каждой черной мысли лица у них застывают, как от удара. Воображение у них сведено на нет, и это самое опасное. Остальных родственников и друзей иногда сложно отличить друг от друга, разве что родственники шагают легче, а друзья строят из себя клоунов, стараясь вместе с огромными медвежатами и маленькими говорящими игрушками протащить за собой веселье. В белизне халатов и
