Тауэр-Хэмлетс: в одной комнате проживает три с половиной человека».

— Отопление не работает. Муж звонил в районный совет, но так никто и не пришел. — Разия пожала плечами и показала на электрическую печку с двумя конфорками в углу. — Пока вот так.

— Моя сестра вышла замуж по любви. — Назнин посмотрела на кружево мороза на стекле.

— Подожди, — перебила Разия и поднялась. — Я сейчас посмотрю, как там дети. А потом буду тебя слушать. С самого начала.

Назнин рассказала все. О Хасине, о ее лице сердечком, о губах цвета граната и влажных глазах. О том, как все смотрели ей вслед, и женщины, и мужчины, и дети, даже когда Хасине было всего шесть лет. Как старухи, когда Хасине исполнилось одиннадцать, говорили, что такая красота до добра не доведет. Мама плакала и причитала, что не виновата. Папа мрачнел и отвечал, что наоборот, и мама плакала еще сильнее. И действительно, от красоты были сплошные неприятности, и никто не ожидал, что брак сестры по счастливой случайности окажется удачным.

— У мужа Хасины первоклассная работа в железнодорожной компании.

— Дети есть?

Назнин не отвечала. Возможно. Хасина занята и поэтому не пишет. Может, она написала, что ждет ребенка, может, письмо потерялось и у нее нет времени написать еще одно.

— Может быть. Да, вполне возможно, — ответила Назнин и хотела добавить что-то еще, но не стала.

Разия слушала невнимательно. Больше вздыхала:

— Как романтично.

Она выпрямила спину и притворилась, что шарит в рукавах воображаемой кофты, достает платок и сморкается.

— «Когда я была молодой, — сказала она как можно жестче, и слова полетели, как дротики из трубки, — у нас такой чепухи не случалось. Мама увезла меня из родной деревни в паланкине. Четыре носильщика несли нас к деду по матери. Мы были в дороге шесть часов. Если бы кто-то осмелился открыть занавеску и хотя бы мельком заглянуть внутрь, этого человека бы…» — Разия издала сдавленный крик и прошлась пальцем по горлу.

Назнин засмеялась:

— Бедная миссис Ислам. Не надо над ней смеяться.

— Бедная миссис Ислам, ну ничего, — сказала Разия, опуская глаза, — так романтично.

Дочь позвала ее из спальни, и Разия поднялась.

— А Шефали по любви выйдет только через мой труп.

Изо дня в день молитва, изо дня в день работа по дому, изо дня в день встречи с Разией. Мыслям надо успокоиться. Сердцу не биться от страха, не биться от желания. Когда это удавалось, Назнин забывала о сестре. Если что-то нужно, просила у мужа. И все откладывала разговор. Вместо этого:

— Кровать слишком мягкая. У тебя спина не болит?

— Нет.

— Тебе на ней не слишком мягко?

— Нет.

— Хорошо.

— Я делаю набросок.

— Дай-ка посмотрю. Что это?

— План дома, который я построю в Дакке. Как тебе?

— Что тут сказать? Я всего лишь деревенская девушка и ничего не знаю о больших домах.

— Думаешь, слишком большой?

— Я ничего не знаю ни о домах, ни о кроватях.

— Что не так с кроватью? Тебе слишком мягко?

— Ничего страшного.

— Скажи мне, если у тебя от нее спина болит.

— Ничего страшного.

— Ответишь ты мне или нет?

— Все в порядке. Я могу спать на полу.

— Это совсем уже смешно.

— У меня есть матрас. Нам, деревенским девушкам, на нем привычнее. И когда рождается ребенок, он спит с матерью на полу.

— Что? Так ты?..

— …

— Ты?

— Да.

— Почему ты не сказала?

— Вот говорю.

— Это точно?

— Я ходила к доктору Азаду. Меня водила миссис Ислам.

— Ха. Ха. Отлично. Ха.

— Я разложу матрас в гостиной. Для него в спальне не хватит места.

— Чепуха. О чем ты говоришь, какой матрас? Я тебе другой куплю. Засуну туда кирпичей, если попросишь.

— Что ж. Мне ничего не нужно. Если хочешь, покупай.

— Договорились. Как насчет прудика вот здесь — сейчас нарисую. И за домом бунгало для гостей.

Он послюнявил кончик карандаша и нарисовал.

— Теперь я точно получу повышение, больше нельзя с ним тянуть. Скажу, так и скажу мистеру Дэллоуэю: «Послушайте, у меня будет сын. Я скоро стану отцом. Дайте мне нормальную работу, для настоящего мужчины, для отца». А если меня не повысят, пошлю его ко всем чертям.

Назнин подала мужу обед: остатки курицы между двумя кусочками белого хлеба. Он положил обед в портфель, застегнул куртку, натянул капюшон. Капюшон большой, отороченный белым мехом. Сбоку лица не видно. В нем Шану очень похож на кровельную черепаху. Назнин смотрела ему вслед из окна: зеленый панцирь, черные ножки торопливо бегут по асфальту. Дама с татуировками до сих пор в ночной рубашке. Прикурила новую сигарету от окурка предыдущей, не давая погаснуть священному огню. Пухлая, как ребенок. На руках пышные каскады плоти; кисти кажутся крохотными. Пухлая бедная женщина. Загадка. В Бангладеш быть бедным и пухлым так же невозможно, как быть богатым и голодным. Назнин помахала ей рукой. Надела кофту, взяла ключи и вышла из квартиры.

Она медленно шла по коридору, рассматривая входные двери. Все одинаковые. Сквозь потрескавшуюся красную краску проглядывает дерево, через квадрат стекла виден комок висячей проволоки, золотые замочные скважины, мрачные черные дверные кольца. Назнин прибавила шагу. Одна дверь распахнулась, и перед ней склонилась голова, лысая и красная от неведомой Назнин злобы. Назнин кивнула, но сегодня мужчина с инсультом ее не узнал. Назнин быстро прошла мимо, глядя в сторону. На стене кто-то толстым черным карандашом нарисовал бедра и рядом — грудь с вытянутыми сосками. Сзади хлопнула дверь. Назнин дошла до лестницы и устремилась вниз. Верхний свет такой яркий, что чувствуется слабое тепло, исходящее от ламп, а по ногам ползет холод бетона. Пахнет мочой. Назнин, приподняв сари, шла вниз через две ступеньки, пока не промахнулась и не подвернула лодыжку. К счастью, не упала —