скрипку для налаживания к деду.

     На речке опять противоречие: тетя Маруся хотела, чтобы одежду сложили на песке у воды, а остальные на траве. Победила она. Пока Лида завязывала лентой волосы, мы с Гешкой успели наныряться. Пришел дядя Сеня. «Жирный как гусь – подумал я – и не тонет». Лида плавала плохо, или совсем не могла. Дядя Сеня взялся учить ее. Мы смеялись неловким взмахам ее рук, избалованных на клавишах аккордеона.

     Тетя Маруся подняла крик: Анатолия сбил какой-то велосипедист, но все обошлось весьма благополучно, он проявил «настоящее мужество», и не одна слеза не покатилась по щекам. Видно задел не здорово. Дядин Сенин  Пушок отряхивался как назло около одежи, чем  тоже позлил нервную «публику».

     Мы с Гешкой ныряли друг с другом, как совсем неожиданно вынырнула откуда-то лодка. Гешка ее не увидел, я потащил его в сторону, чтобы не ударило его веслом, а он, думая, что я с ним играю, рванул в другую сторону и нырнул. Слышу, как бухнул головою о днище. Лодка проскользнула, а Гешка выскочил из воды с вытаращенными от удивления глазами.

     Наши сели перезакусить. Люда начала играть.

     – Смотри, – кивнула Лида головой, не отрывая рук от клавишей, – стрекоза.

     И я увидел ее с прозрачными крыльями на клавишах аккордеона. Гешка хотел ее снять.

     – Не надо, – почти одновременно произнес я и Лида.

     В этом было что-то прекрасное!

     Но сфотографироваться в воде.

     – А как же вы хотели? Быть на речке и без воды.

     Пришлось раздеваться и лезть в воду.

     После речки я зашел домой, поужинал и снова пошел к Гешке. Там сидели во дворе возле теплой печки. Приезжая тетя из Белоруссии рассказывала о несчастных случаях в их краю, где почти рядом был аэродром  и  военная часть. Но дядя Сеня быстро сменил тему разговора:

     – Когда я был артистом и выступал в Милане, хозяин театра говорит переводчику: «Стрем, брем, клем», и тот переводит, что у хозяина таких артистов не было, нет, и дай бог, чтобы их не было совсем.

     Было уже поздно. Гешка упросил меня, чтобы я остался ночевать. Постелили на дворе.

     – Я теперь на дворе не лягу: померзла вчера, – засмеялась Лида

     Я лег рядом с Гешкой и дядей Сеней. Уснул не скоро.

     Утром я проснулся, а Гешка и  дядя Сеня                      Четвертый день еще спали. Тетя Маруся  с другой тетей были на дворе возле плиты.  Вошел в дом за своими чувяками. Я постоял в двери посмотрел на Лиду, лежащую на полу с четырехлетним хлопцем и вышел.

     Тетя Маруся послала меня за родителями: должен был прийти фотограф. Я сбегал. Был дома только отец. Мать на базаре, а папка не захотел один идти. Пришлось и идти самому. Когда я пришел, Лида и все уже встали. Она расчесывала волосы. Вскоре пришел и фотограф. Сфотографировались возле винограда. Лида играла на аккордеоне, а я аккомпанировал на пищалке. Особенно врезалось в память следующее: когда Лида играла и пела «Ой, цветет калина…», то последние слова припева она произносила прозой т.е. не на распев:

     – Догадайся  сам…

     «Как подходит!» – воскликнул я про себя.

     Чем дольше пишу, тем ближе к концу…

     Вскоре мы собрались идти за мост. Уложились. Я взял из рук Лиды портфель после понес аккордеон. Около моста возле чайной остановились. Дядя Сеня и тетя Маруся пошли покупать на дорогу яблоки. Долго их ждали. Бабушка Лиды говорила, чтобы мы на следующее лето приезжали к ним.

     – Тут день езды на велосипеде.