Я в колебаниях, а Артур говорит:
— Ты заслуживаешь того, чтобы чего-нибудь выпить…
Внутри клуба многолюдно и накурено, друг о друга щелкают бильярдные шары, и все разговаривают, пока не взрывается музыка из музыкального автомата: «Не садись под яблоню с кем-либо еще, а садись под яблоню только лишь со мной…» — песня, которую я слышал по радио еще в английском госпитале.
Ко мне поворачиваются знакомые лица: Биг-Бой-Бюргерон, Арманд Тельер, Джо ЛаФонтейн и кто-то еще. Все они ветераны, вернувшиеся с войны, бейсболисты и торговые агенты, когда-то одевшиеся в униформу и ставшие бойцами.
— Пиво, — отвечаю я, стараясь перекричать толпу, когда Артур предлагает мне на выбор выпивку. Я впервые попробовал пиво в английском госпитале, когда Энрико дал взятку медсестре, последний раз упрашивая, чтобы она принесла нам несколько бутылок. Пиво было теплым, но, по крайней мере, вкуснее, чем любое из лекарств, из тех, что я должен был глотать изо дня в день.
Приподняв шарф, я глотаю пиво большими глотками. В это время Артур вступает в дискуссию с Биг- Бой-Бюргероном о том, кем теперь лучше быть: полицейским или пожарником, когда война уже закончена.
Перед уходом на армейскую службу Биг-Бой весил приблизительно три сотни фунтов, теперь он хорошо сложен и на нем ни жиринки. Он говорит, что лучше быть пожарным, потому что там, в отличие от полицейских, не нужно так много ходить пешком.
— С моим везением, в полиции я исходился бы, а я не могу ходить, в пехоте окончательно испортил себе ноги…
— А я бы так и не смог подняться по пожарной лестнице, — говорит Арманд Тельер неизвестно кому, прицелившись кием в шар. — Кроме того, говорят, что сейчас полицейские патрулируют на машинах. Ходить или ездить, я не заработаю этим больше, чем на заводе…
— Мне нужно в колледж, — объявляет Джо ЛаФонтейн, подняв вверх стакан с пивом и рассматривая его на свет и постукивая по нему. — Законопроект о ветеранах. Правительство оплачивает учебу всем желающим, так что я иду…
— Ты даже не окончил среднюю школу, — говорит Артур Ривьер, но он шутит и смеется. Вслед за ним и другие — по-дружески. Они вместе, и я хочу быть среди них.
— Я могу подтянуться, — отвечает Джо ЛаФонтейн. — Они все готовы сделать для ветеранов, — он быстро проглатывает пиво. — Я поступаю в институт, — объявляет он, говоря так, чтобы каждый услышал. — Я собираюсь стать преподавателем.
— Сестра Марта, должно быть, в трауре, — замечает Арманд Тельер.
— Вот будет номер, — говорит Артур. — Я видел ее только на прошлой неделе: ее со всех сторон облепили восьмиклассники, и она отбивалась от них.
— И от тебя тоже… — смеется Биг-Бой.
И все смеются. Кто-то кому-то о чем-то кричит на ухо, а из музыкального автомата громко звучит все та же песня: «Я буду с тобой весь вечер под цветущей яблоней…» — сладкие голоса наполняют воздух.
Артур поворачивается ко мне:
— А ты не многословен, не так ли?
Я хочу расспросить его о Лэрри ЛаСейле, может он знает, где его можно найти, но мне не нужно привлекать к себе излишнее внимание, достаточно шарфа и бандажа, чтобы все с любопытством меня разглядывали.
— Правильно, — говорит он. — Ты заслужил свое право молчать.
Что, если я скажу ему, что я был тем самым маленьким Френсисом Кассавантом, который бегал за мячами, улетающими за базу, когда «Френчтаунские Тигры» играли с их соперниками «Рыцарями Запада» в борьбе за первенство Монумента? Я — не герой, а он думает, что я не такой, как все остальные ветераны, сидящие здесь в «Сент-Джуд-Клабе».
Как только возобновляется большой спор о полицейских и пожарных, я незаметно выскакиваю из бара в мартовскую сырость Третьей Стрит. Прохожу через толпу покупателей и школьников, высыпавших из дверей школы Прихода Святого Джуда. Моя личность скрыта под шарфом и бандажом. В голове легкое помутнение от пива, потому что с утра так и не ел, после того как заставил себя выпить кофе и съесть овсянку.
И, конечно же, я на пути к Врик-Центру.
Врик-центр заброшен. Его окна заколочены досками. Буквы на вывеске «FRENCHTOWN REC. CENTER» выцвели и почти исчезли. Их остатки виднеются только над входной дверью. Красная краска, которой была выкрашена дверь, выцвела и стала нездорово-розовой. Мой шарф намокает и, спустя момент, понимаю, что это — не влага из моих пещер, задавленных этим шарфом.
Говорят, что это не самое благополучное место — гиблое, можно добавить. В былые дни оно было известно как «Гренирс-Холл», и я вместе со всеми мальчишками Френчтауна, часто слышал одну, по началу не столь трагическую историю.
До поры до времени тут всегда было весело: проводились танцевальные вечера, развешивались всякие причудливые шары, по случаю Нового Года или Дня Независимости. Здесь по традиции проводились свадьбы. Колонны, сопровождавшие молодоженов, шли сюда по Третьей Стрит после мессы в церкви Святого Джуда.
Последней была свадьба Мэри-Бланш Турейн.
Мэри-Бланш выходила замуж за красивого ирландца, которого звали Деннис О'Брайен из долины Северного Монумента, после того, как она разорвала помолвку с Херви Рочелом, управляющим по доставке с фабрики «Монумент-Комб-Шоп». Во время приема гостей в промежутке между обедом и танцами, когда Мэри-Бланш и Деннис разрезали свадебный торт, Херви ворвался в зал с пистолетом в руках. Сразу, после чего Мэри-Бланш уже лежала в луже крови и умирала. Еще одна пуля застряла в позвоночнике у Денниса О'Брайена, парализовав его на всю оставшуюся жизнь. А Херви в тот же вечер повесился в подсобном помещении завода, на котором он работал.
После этого «Гренирс-Холл» перестал быть местом праздничных мероприятий. Дверь была запечатана, окна забиты. Дети дрожали от страха, когда слышали истории про ту свадьбу, и всегда держались от этого здания как можно дальше. Кто-то сказал, что глубокой ночью, в полнолунье, при сильном ветре можно было услышать стенание и плач, если приложить ухо к парадной двери. Для детей Френчтауна это стало традицией, дожидаться полночи в полнолунье и слушать происходящее за дверью, что напоминало обряд посвящения. До того, как должна была наступить моя очередь прохождения этого обряда, «Гренирс-Холл» начали реконструировать, и в нем начиналась новая жизнь.
В тот год Николь Ренард вошла в мою жизнь. Я был в седьмом классе. Однажды субботним утром разнеслась молва, и все поспешили к этому месту, когда плотники и маляры со всех сторон атаковали это здание, и в нем закипела бурная деятельность. Я примчался сломя голову, чтобы посмотреть, как отовсюду съезжаются грузовики и фургоны, на которых большими буквами было написано «MONUMENT-CITY». Из них высыпали команды рабочих, как потом стало известно, временно нанятые согласно новой муниципальной программе. Следующие несколько дней полным ходом шли работы по очистке и покраске стен, заменялись окна и двери, латалась крыша. Но работы проводились хаотично. Рабочие роняли инструменты, проливали краску, толкались и падали, иногда доставали из карманов какие-то свертки и быстро что-то пили из скрытых в них бутылок.
«Это похоже на сцены из кинофильма Братьев Маркс», — сказал парикмахер Юджин Рулё. Его язык был столь же остёр, как и его бритва.
Когда, наконец, рабочие закончили работу, здание все еще не выглядело законченным. Побелка не полностью скрывала темные заплаты плесени на подоконниках и осевших ставнях, висящих рядом с окнами.
«Смотри», — крикнул кто-то.
И все посмотрели на большую вывеску, на которой большими буквами было написано: «FRENCHTOWN REC. CENTER». Она поползла вниз по стене над парадным входом, а затем, перекосившись,
