9:11 он говорит, что сеял ta pneumatika («духовное»), а потому — своего рода аргумент a fotiori — уж ta sarkika («плотское») он точно мог бы пожать. Тут, как и в Рим 15:27, он имеет в виду, что получать вознаграждение, денежное или иное, за проповедь Доброй вести вполне нормально. Что еще важнее, в последнем абзаце главы (9:24–27) он говорит об отличиях между венцом, который старается заполучить тренирующийся спортсмен, и нетленным венцом, ради которого трудится Павел, — и именно такое противопоставление он использует в 15:42, 53 и 54. Ради этого, как и в 6:12–20, надо сдерживать свое тело. Итак:

25 Каждый подвизающийся воздерживается от всего: те, чтобы получить венец тленный, а мы — нетленный. 26 Итак я бегу не как впустую, ударяю кулаками не как по воздуху, 27 но мучу мое тело и порабощаю, чтобы, проповедав другим, самому не оказаться негодным.

Конечно, Павел имеет в виду, что целью является воскресение. В других местах он чаще упоминает о «венцах» как о награде церквам за верность Доброй вести, — но эта метафора работает и в такой форме[1010]. Он устремляется к новой телесной жизни в состоянии воскресения. Для этого приходится проявлять строгость к своему телу, отказываясь даже от таких вещей, на которые имеешь право.

Начало 1 Кор 10 — пример характерного для Павла пересказа повествования об Израиле, призванный погрузить читателей (в основном, из бывших язычников) в новое повествовательное пространство. Народ Израилев был выведен из Египта на Пасху. Израильтяне скитались по пустыне, ожидая войти в обладание своим наследием. По мнению Павла, этот рассказ одновременно и предвосхищает рассказ о Церкви, и параллелен ему. Параллель: опыт первоначальной Пасхи как бы воспроизведен в мессианской смерти и воскресении Иисуса (5:7); христианское крещение и евхаристия воспроизводят переход через Красное море и чудесное насыщение в пустыне (Павел тут говорит о pneumatikos, «духовной», пище и «духовном» питии); христиан ждут искушения, как это было с израильтянами, но они должны устоять там, где израильтяне пали. Последовательность: первый Исход был одним из начальных моментов того Рассказа, в котором Иисус Мессия был и остается кульминацией, а Церковь — современным Павлу плодом; израильтяне были народом Божьим «по плоти» (10:18), но теперь новая община — это вселенская семья, состоящая из людей разных народов, которая должна сохранять свою новую идентичность, не давая повода к осуждению ни иудеям, ни эллинам (10:32).

Ничто из этого не имеет прямого отношения к 1 Кор 15, разве только в самом широком, но немаловажном смысле: Павел рассуждает примерно в том же русле, что и в Рим 8 (другой пересказ повествования об Исходе), где он отождествил «наследие», которое будет дано христианам, со всем освобожденным творением. Он пытается научить коринфян осмыслять себя в категориях Рассказа о творении и Завете, обетовании и осуществлении, Исходе, пустыне и наследии, — и это часть стратегии, отраженной в 1 Кор 15. Он прививает читателям иудейский Рассказ о Творце и мире, — хотя в центр его ставит Иисуса.

(vi) 1 Кор 11–14: поклонение и любовь

Следующая проблема касается евхаристии. Павел решает этот вопрос так же, как и остальные: предлагает читателям найти свое место в Рассказе (11:17–34). По–видимому, главной проблемой было то, что во время трапезы Владыки социальные различия не только не устранялись, но наоборот, усиливались[1011]. Павел рассказывает об установлении евхаристии, подчеркивая, что чаша знаменует «новый Завет» в крови Мессии. Вот где история Исхода, введенная в 1 Кор 10, проявляется еще более очевидно: смешанная иудеои языко–христианская Церковь, образованная вокруг Мессии, его смерти и воскресения, — участница долгожданного «нового Завета». И этот Завет, как и многое другое у Павла, отражает эсхатологическое напряжение между «уже» и «еще не»: «всякий раз, как вы едите этот хлеб и пьёте эту чашу, — вы смерть Владыки возвещаете, пока Он не придет» (11:26). Таким образом, евхаристия — еще один мост между прошлым, настоящим и будущим. Ее центральные действия обращены одновременно к прошлому (распятию) и будущему (возвращению Иисуса; ср. 15:23–24). По мнению Павла, Церковь всегда должна помнить о том, в какой ситуации была установлена евхаристия, — иначе она выродится в простой обычай.

Тема тела снова звучит в 1 Кор 12, где мы находим одну из величайших Павловых метафор. Когда он говорит о Церкви как о теле Мессии, для него это не случайный образ. Как он говорит в нескольких других Посланиях и подчеркивает в 1 Кор 15, Бог Творец совершил в Иисусе и через Иисуса обновление человеческого рода, — то, ради чего был создан человек. Какой же образ лучше мог бы описать новую общность, нежели образ человеческого тела, где члены и органы работают в соответствии со своим предназначением? Сегодняшнее единство Церкви не в последнюю очередь важно из–за того, что оно предвосхищает совершенную гармонию мира воскресения, когда члены soma Chnstou («тела Мессии»), каждый из которых использует свои pneumatika («духовные дарования»), будут воздвигнуты к жизни и получат soma pneumatikon (15:44–46), тело, наполненное и движимое божественным Духом.

В начале главы, по–видимому, отвечая на вопрос коринфян, Павел вводит ключевой термин pneumatikos, теперь как существительное, «духовное». Очевидно, он имеет в виду «духовные дары», хотя просто говорит pneumatika, не используя самого слова «дары»[1012]. В этом состоит парадокс Первого Послания к Коринфянам: церковь обладает всеми мыслимыми «духовными дарами», но рискует не стать по–настоящему pneumatikoi (см. обличения в 1 Кор 2–3). Тем не менее эти «духовные дары» — вещи иного порядка по сравнению с качествами, которые Павел восхваляет; дар языков, пророчества и тому подобное не нужны в грядущем веке (13:8–10), хотя и могут в настоящее время служить вестниками будущего мира, каким его замыслил Творец. Тем не менее, указание на основу церковного единства — это один и тот же Дух, один и тот же Владыка, один и тот же Бог, «производящий всё во всех» (12:6), — снова отсылает к 1 Кор 15, где сказано, что этот Бог, Творец и Господь истории и мира в конце концов станет «всем во всем» (15:28).

Между длинными и сложными главами 12 и 14, подобными медленным частям концерта, стоит короткая и поэтичная глава 13. Ее часто читают на бракосочетаниях, но редко в полной мере понимают. Ибо она говорит об «уже»/«еще не» христианской жизни и о том, что любовь (agape) не столько добродетель, над которой следует трудиться, — хотя в том числе и это, — сколько мост, перекинутый между нынешней жизнью и будущем Царством. Много исчезнет, но любовь пребудет:

8 Любовь никогда не кончается. А пророчества? они будут упразднены; языки? они прекратятся; знание? оно будет упразднено.9 Ибо мы знаем отчасти и пророчествуем отчасти. 10 Когда же придет совершенное, — то, что отчасти, будет упразднено.

11 Когда я был младенцем, я говорил, как младенец, рассуждал, как младенец. Когда я стал мужем, я упразднил младенческое. 12 Ибо теперь мы видим гадательно в зеркале, тогда же — лицом к лицу; теперь я знаю отчасти, тогда же познаю подобно тому, как и я был познан. 13 Но теперь пребывают вера, надежда, любовь, эти три, но большая из них любовь.

Именно любовь хранит единство Церкви, когда разные силы пытаются разорвать тело Мессии на куски

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату