предания, вера в воскресение была общим христианским так сказать штампом, принадлежавшим (с точки зрения истории религий) иудаизму и (внутри самого иудаизма) больше всего сходным с представлениями фарисеев. И есть основания думать, что эта значительно усиленная иудейская вера приобретала также некоторые новые очертания благодаря
6. Воскресение в Евангелии от Иоанна
Иоанново евангелие, столь отличное от остальных, согласно, однако, с ними (и с Павлом) в этом вопросе: оно также содержит свидетельство о центральной важности и разнообразии представлений о «воскресении» в отдельном направлении раннего христианства. Подобно Луке, но совершенно по–своему, Иоанн представляет тему «воскресения» в нескольких частях своего евангелия, и мы рассмотрим их подробнее, когда коснемся его повествования о Пасхе в главе 17. Новая жизнь, которую несет в себе воскресение, сама воздействует уже на настоящее и уже присутствует в служении Иисуса[1393].
Крупномасштабная разработка этой темы просматривается в преднамеренном расположении «знамений» у Иоанна. Пусть это спорно, но я полагаю, Иоанн хотел, чтобы читатель следовал порядку семи знамений, начиная с истории превращения воды в вино в Кане и кончая седьмым — распятием[1394]. Воскресение Иисуса происходит, как автор настойчиво повторяет дважды, «в первый день недели», и я полагаю, что это лучше всего толковать как начало нового Божьего творения. В пятницу, шестой день недели, Иисус стоит перед Пилатом, который возглашает «вот, человек!» (19:5), в чем слышен намек на сотворение человека в шестой день творения. На кресте Иисус завершает труд, который вверил ему Отец (17:4), возгласом победы
Первое из таких знамений несет свой собственный намек на это: брак в Кане был «в третий день», что не могло не вызывать мощной ассоциации у любого читателя из первых христиан. Позднее в той же главе Иоанн помещает другой знак на том же пути: Иисус объясняет свое драматичное поведение в Храме таким образом, что слушатели воспринимают его как предсказание о разрушении и восстановлении (эти слова повторяются в синоптической традиции: на ночном заседании синедриона и в насмешках у креста): «разрушьте храм этот, и Я воздвигну его
[Ин 2] 20 Сказали Ему Иудеи: в сорок шесть лет был построен храм этот, и Ты в три дня воздвигнешь его? 21 А Он говорил о храме тела Своего. 22 Когда же Он воздвигнут был из мертвых, вспомнили ученики Его, что Он это говорил, и поверили Писанию и слову, которое сказал Иисус.
Уже этого было бы довольно для того, чтобы упразднить старые представления: дескать, богословие Иоанна завершилось жизнью и смертью Иисуса и не требовало того, чтобы Иисус телесно восстал из мертвых[1397]. Иисус у Иоанна говорит, что воскресение будет последним знамением, которое покажет и его право делать то, что он уже сделал, и значение всего этого. Ныне система Храма искажена и подлежит божественному суду; смерть и воскресение Иисуса станут деяниями Бога, творящего новое, так что, как явствует из евангелия, все, что прежде исполнялось посредством Храма, отныне будет исполнено через самого Иисуса. Воскресение ознаменует новый мир, где поклонение в Храме доступно всем, независимо от географии или этнического происхождения[1398]. Как это моментально поняли первосвященники после воскрешения Лазаря, действия Иисуса действительно указывали на будущее, когда все изменится, когда, в частности, Храм «будет отнят»[1399]. Иоанн уже указывает читателю, что воскресение Иисуса действительно открыло давно обещанный новый мир (отсюда, как у Луки, важность «веры в Писание» — чтобы понимать значение Пасхи), в котором долгожданное божественное благословение сойдет на все народы. Тут уже недалеко до представлений Павла, хотя, конечно, настроение и тон у Иоанна совершенно иные.
Воскресение у Иоанна остается и настоящим, и будущим, и нам нужно сопротивляться попыткам упростить это, перемещая акценты на «будущее» или подчеркивая «осуществленную эсхатологию». Конечно, для Иоанна, так же как и для Павла, «вечная жизнь» — это не просто будущее, но то, чему можно радоваться уже в настоящем[1400]. Одни из самых поразительных утверждений этого во всем раннем христианстве мы находим в разговоре о хлебе жизни, но они здесь перемешаны с обетованием предельного будущего, и одно невозможно отделить от другого:
[Ин 6] 39 А воля Пославшего Меня — в том, чтобы из всего, что Он дал Мне, Я не погубил ничего, но воскресил бы то в последний день. 40 Ибо воля Отца Моего — в том, чтобы каждый, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день…
44 Никто не может придти ко Мне, если Отец, пославший Меня, не привлечет его, и Я воскрешу его в последний день…
50 Этот хлеб с неба сходит, чтобы человек от него вкусил и не умер. 51 Я хлеб живой, с неба сошедший: если кто вкусит от этого хлеба, жив будет вовек
54 Ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день…
Тут легко и целостно сочетается то, что иные ученые пытались разделить на части, а именно — будущее и настоящее значение «воскресения». И поэтому неверно было бы увидеть в известном отрывке из 5–й главы вторжение иного рода «воскресения» в то, что мы находим у Иоанна в других местах:
[Ин 5] 24 Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел из смерти в жизнь. 25 Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божья и, услышав, оживут. 26 Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе.27 И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий.28 Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия;29 и изыдут: творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло — в воскресение осуждения.
