сама сейсмостанция располагалась в огромном сарае.

Там среди аппаратуры и вьючных сум ютились Долгих, Больных и Ключников. Все трое – Иваны. Недавно им стукнуло (на троих) сто семьдесят годочков и они страстно интересовались грядущей пенсией. Холостые, молчаливые, бездетные, все – члены разнообразных спортивных обществ. В «Буревестник», например, каждого принимали дважды, а Больных вступил в это общество уже в третий раз, по числу наездов на остров представителей. «Только гордый буревестник смело реет над волнами над седым от гнева морем». Все три Ивана были награждены почетной грамотой «За массовость в спорте». И были известны тем, что во времена генерального секретаря КПСС Брежнева позировали известному скульптору Ефиму Щукину для художественной композиция «Сильней цунами». Обнаженные, холостые, изваянные в гипсе, стояли они сперва на оштукатуренном постаменте рядом с клубом, а потом, когда местные мальчишки отбили у них все, что можно отбить у статуи, под горой в тени цунами-лестниц.

«Слон пришел!»

«Если вы с ночевкой, – расшифровал выклик Долгих суровый Ключников, – то спать вам придется стоя». А Больных добавил: «Даже не проходите».

Только поняв, что я не собираюсь проситься к ним на ночлег, сейсмологи расслабились и закидали меня вопросами. Правда ли, что шлифовальщик Долгов перешел к стеклодувам? Правда ли, что стеклодув Тищенко перевелся в геологическое управление и получает теперь на тридцать рублей больше? Правда ли, что химик Власов купил маленькую дачу, а сейсмологов с Кунашира могут отозвать на силос? А с будущего года пенсию мужчинам начнут назначать не с шестидесяти, а с семидесяти лет? И правда ли, что жена техника Барашкина теперь жена инженера Вершина, а жена инженера Вершина уехала с петрографом Соевым на материк? И правда ли, что на шахматном турнире в СахКНИИ (Сахалинский комплексный научно-исследовательский институт) жена Геры Шаламова выиграла у моего шефа? И все такое прочее.

Я выслушал вопросы и ответил на все одним словом: «Правда!»

А детали их и не интересовали. Только Больных заметил, что они недавно позавтракали и съестного у них совсем не осталось.

Волны в бухте катались молча.

Зато за ставнями запертой часовой мастерской громко куковала кукушка.

Здесь же, под щитом, украшенным олимпийскими кольцами, стоял потрепанный катафалк.

– Тебя уже заказали? – спросил я водителя, украшенного необычными бакенбардами. Лысеющая голова, лохматые бакенбарды и задранный своевольный нос. Он мне сразу понравился.

– Свободен, как птица, – обрадовался водитель. И понимающе приободрил меня: – Время уходит, купи билеты.

– На кладбище? – покосился я на катафалк.

– Никогда не интересуйся – куда.

– А чем надо интересоваться?

– Сколько!

– И сколько? – спросил я пораженно.

– Много! – обрадовался водитель. И разъяснил ситуацию.

У него это не катафалк, разъяснил он. У него это пассажирский автобус. Катафалк тут не очень нужен – далеко ли до кладбища? Кого нужно, того на плечах донесут. «С соблюдением всех ритуальных действий». Так что не катафалк это, еще раз подчеркнул водитель, а пассажирский автобус. Правда, поехать на нем можно только в аэропорт Менделеево. А борта иногда по месяцу не приходят. А ему, Колюне (так звали водителя с лохматыми бакенбардами), надо выполнять план. Если он продаст мне сразу все автобусные билеты, то сразу станет ударником труда. Такого на островах еще не случалось. А я за это буду ездить на катафалке бесплатно. «С соблюдением всех ритуальных действий», – снова подтвердил он. Тормоза, правда, плохие, но Колюня приспособился, он тормозить начинает километров за пять до ближайшей остановки. Он здесь каждый камень знает. «Вот бери все билеты кучей, – предложил Колюня, – и сразу едем».

– Куда? – удивился я.

– Ты же домик ищешь под базу? – Сарафанное радио в поселке работало в полную мощь.

– Ну и что?

– Вот и едем. К тете Лизе. У нее тихо. – Колюня гостеприимно распахнул дверцу катафалка. – У нее тише, чем в Марианской впадине.

И я купил билеты.

А Колюня километров за пять до аэропорта начал гасить скорость. «С соблюдением всех ритуальных действий». Ему это удалось, но мы еще долго грохотали по дырчатым листам железа, по так называемой рулежке, на которую планируют самолеты, и только потом уперлись парящим радиатором в старый забор. Мотор заглох, зато встрепенулись жабы и грянули враз, как церковный хор в Пасху.

–  Нажрутся помета и поют, – радостно подтвердил водитель.

– Колюня! – раздался женский голос. – Ну я.

– Ты продал? – появилась в окне тетя Лиза.

– Считай, весь план.

– Тогда с планом тебя, Колюня!

Тетя Лиза оказалась пожилой женщиной, не старушкой.

Пестрое платье, платочек на голове, морщинистое лицо, а еще при ней состоял пес Вулкан – совершенно свирепое существо, готовое кинуться даже на Колюню. Каких-то специальных возражения против устройства базы в одном из пяти пустующих бараков, за которыми надзирала тетя Лиза, не нашлось, зато нашлись непременные условия.

Первое, баб не водить.

Второе, Серпа не пускать.

Третье, по отливу ходить на цыпочках.

Озвучивая условия, тетя Лиза показала мне длинный барак – темный, но опрятный. В северном, косматым мхом поросшем углу валялась пустая баночка из-под икры морского ежа и флакон из-под одеколона «Эллада». «Залетные ужинали», – объяснила тетя Лиза. Вообще- то она живет здесь одна, но иногда приезжают люди – ждут борт. День ждут, иногда неделю, как кому повезет. Она не против, живи хоть месяц, лишь бы не появлялся Сказкин. Кто сюда только не залетал, покачала она головой, но Сказкина ей не надо. «А ты живи, – кивнула она мне. – А если понадобится...»

– А если понадобится, – повторила она, – то по кустам не шастай. И на отлив без дела не бегай. Тут на отлив бежать – хуже, чем под себя сделать. И в лесок тоже не лезь, там ипритка. Обожжешься, тебе это ни к чему, – хозяйственно закончила тетя Лиза. И указала: – Вон туда ходи. Видишь?

Поперёк узкого ручья в метре над водой был поставлен просторный платяной шкаф. Две дощечки в полу энергично выбили. В приоткрытую, никогда плотно не закрывающуюся дверь виднелся плешивый сольфатарный склон вулкана, пятнистая рулежка полосы, рыжие бамбуковые рощицы и ржавые болотца, а внизу в воде волшебно скользили силуэты рыб.

Дом мой, барак мой, угол живой.

Трепетали под закопченным потолком серые мотыли.

Влетали в открытые окна грубо, на глазок, крапленые божьи коровки.

Как срез растрескавшегося пня с многочисленными годичными кольцами серебрилась в углу дивная пепельная паутина, забросанная пыльцой и мелкими листьями, а по ночам скреблась за окном, просилась в дом крыса.

Крысу я не пускал. Сторожась, прятал продукты в жестяные банки.

Крыса тосковала. Тетя Лиза, прознав про ее визиты, принесла в барак кошку Нюшку. «Такая много не сделает», – загадочно заметила она, но в первую же ночь кошка начала плакать.

И не зря.

В тот же день с долгим плачущим воем опустился с неба гражданский ИЛ-14, и сошли по невысокому трапу на землю кандидат геолого-минералогических наук Веня Жданов, другой кандидат – Серега Гусев, а с ними третий кандидат – Юлик Тасеев и командированный на Курилы из Москвы петрограф С.В.Разин, о котором я раньше совсем ничего не знал.

Вещи геологов нес запуганный до полного молчания экономист Роберт Иванович Жук.

Впрочем, бывший экономист.

Еще месяц назад он с родным братом работал в бухгалтерии нашего НИИ, но внезапно нагрянувшая комиссия прозрачно намекнула начальству: не слишком ли? – два Жука на одну бухгалтерию!

И перевели Роберта Ивановича в лаборанты.

– В поле хорошо, – громогласно утешал бывшего экономиста Серега Гусев. – Ну, поломаешь руку в трех местах, без травм все равно не обойтись. – Багровое лицо Жука здорово вдохновляло Серегу. – Или можно иприткой обжечься. Безобразные язвы до самой смерти, жена уйдет от такого. Зато как тут дышится, как тут дышится, Роберт Иванович! Отравишься консервами, тоже, считай, не сразу умрешь. На таком воздухе сразу не умирают. Да и врачей нет, попробуй понять, от чего скончался хороший человек, обязательно ли от консервов? Или вулканической бомбой перешибет вам три пальца.

– Почему мне? – еще сильней багровел Роберт Иванович.

Я вмешался в беседу. Серега, пояснил, преувеличивает. Отравиться можно и местным квасом. Через квас даже уродом можно остаться на всю жизнь. Нет, нет, не с горбом, пояснил я, с горбом это в кино, а у нас просто урод. Ну, скажем, будешь пахнуть. Всегда. Да так, что тебя