в руки мафии. Если эта мысль могла показаться референту, ведущему протокол, «чересчур поэтичной», то «более практичным предложением» была, согласно его же пометке, мысль о том, чтобы шведское государство или шведские предприятия помогали изданию русских журналов и книг, покрывая расходы на бумагу. Ни первая, ни вторая идея не осуществились, возможно, отчасти потому, что автор этих строк пренебрег пожеланием министра «сформулировать предложения Бродского в конкретных терминах»…
Осколки
Когда 22 октября 1987 года было объявлено о присуждении Нобелевской премии по литературе, Иосиф жил у пианиста Альфреда Бренделя в Лондоне. Я сразу позвонил туда, чтобы поздравить его, а через три дня связался с ним опять, на этот раз, чтобы рассказать, что Виталий Коротич, главный редактор «Огонька», отозвался положительно о премии Бродскому в беседе с корреспондентом стокгольмской газеты «Dagens Nyheter». Это было интересно, поскольку отзыв Коротича свидетельствовал об отношении к награждению в «либеральных» кругах. В советской печати на тот момент еще не появилось ни строчки на этот счет. Последовал диалог, который я записал сразу, как только положил трубку.
Реакция была характерной для Иосифа, который легко восторгался фразой или остротой, которую — справедливо или несправедливо — находил удачной.
¦
Девятого декабря 1987 года в лимузине после приема в Шведской академии, по пути к Драматическому театру, где должно было состояться действо, составленное из стихов и прозы Иосифа и моей беседы с ним.
Впервые после 1967 года его стихи были опубликованы в Советском Союзе — в декабрьском номере «Нового мира». Я поздравляю Иосифа, но он недоволен подборкой, которая не соответствует его инструкциям. Я говорю что-то о том, что надо все-таки понимать сложность ситуации и что редакторы, наверно, сделали все, что могли. Он смотрит в окно на черную воду и спрашивает риторически, уставшим голосом: «Сколько можно понимать?»
¦
Двенадцатого декабря 1987 года по пути в стокгольмский аэропорт. Накануне состоялся официальный ужин в королевском дворце. До этого Иосиф пошутил, что отомстит королю за то, что должен второй раз надеть фрак. Как? «Вопросом о Кьеркегоре». Когда я спросил его мнение об ужине у короля, он ответил: «Это было даже не из сказки». Иосиф сидел рядом с королевой, которая ему очень понравилась («Красивая к тому же»). В искренности энтузиазма нельзя было усомниться. Я спросил о здоровье. «Тьфу- тьфу-тьфу», сердце в порядке, но он устал. «Вы можете утешить себя тем, что это [Нобелевская премия] не будет клише», — говорю я, намекая на его идею об искусстве как противоположности клише[32]. Он улыбается.
На повороте к аэропорту Иосиф смотрит в окно лимузина и произносит с тоской в голосе несколько слов по-латыни: «Semper domestica silva», которые сразу переводит на русский: «Повсюду родной лес». Из Овидия или Вергилия, он говорил — но я уже не помню и, к сожалению, цитату не смог найти. Была ли эта «радость узнавания», говоря словами Мандельштама, предвестьем «откровения», которое посетит его в Тильской галерее следующим летом?
¦
В стокгольмском ресторане после раздачи автографов в книжном магазине. Иосиф говорит, что Нобелевскую премию надо давать только тем, кто внес в литературу что-то новое. Я пошутил: «Иосиф, осторожно, вы же эту премию получили. Что вы внесли нового в русскую литературу?» Иосиф после короткого раздумья, смеясь: «Неприличие».
¦
В 1994—1998 годы пять номеров журнала «Artes» ежегодно выходили по-английски. Это была заслуга Бродского.
[Фото 41.
Журнал был основан в 1975-м Шведской академией, Академией художеств и Музыкальной академией с целью навести мосты между этими видами искусств. В 1989 году я стал вместе с поэтом Гуннаром Хардингом одним из двух главных редакторов этого журнала. Иосиф, разумеется, не мог его читать, но ему нравилось направление и эстетически привлекательное оформление. Согласно его мнению, ничего подобного не существовало в других странах. Поэтому он несколько раз высказал мысль, что хорошо бы издавать этот журнал и на других языках. Мы с Хардингом сочувствовали этой идее, но проект был дорогим и требовал бы отдельного финансирования. Так как слово Иосифа имело немалый вес, я спросил его, не хотел бы он представить свой проект прямо Шведской академии, которая являлась главным спонсором среди трех академий. Он охотно согласился.
В письме, которое Бродский 4 сентября написал в Шведскую академию, он подчеркивал, что «материалы, регулярно печатающиеся в „Artes“, и имена авторов делают очевидным, что это издание редкого культурного значения». Журнал следует поэтому издавать «на двух или трех европейских языках» или хотя бы по-английски. Помимо этого «качественного» аргумента, он привел и другой, более поэтичный, а именно, что Север «в народных представлениях обоих полушарий имеет особый статус и связан с близостью к абсолюту». Поэтому было бы «невероятно полезно», заключал он, «если бы что-то от этого северного света стало доступным на южных широтах, где, и в буквальном и в образном смысле, темнеет довольно рано, даже летом».
Академия приняла вызов. Так как Иосиф был морально ответствен за проект, я попросил его участвовать в первом номере, вышедшем на английском языке в декабре 1994 года. Он согласился и послал новое, только что законченное длинное эссе «Homage to Marcus Aurelius» («Дань Марку Аврелию»). Это было очень щедро с его стороны, особенно с учетом того, что он получил бы за него вдесятеро больше, если бы опубликовал в Америке.
¦
Август 1990 года, на даче у поэта Томаса Транстремера с женой. Среди прочих гостей — китайские поэты Бей Дао и Ли Ли. Погода замечательная, компания симпатичная — и Иосиф в прекрасном настроении. Только что опубликовано стихотворение Транстремера «Траурная гондола», и Иосиф вдруг загорается идеей перевести его на русский. Оно начинается словами: «Tva gubbar, svarfar och svarson…» («Два старика, тесть и зять…»). Мы садимся на стулья в саду. Не успел я объяснить, что такое «Tva gubbar», он опережает меня: «Два старых хрена, да?» Я говорю, что обычный перевод — «два старика», но он настаивает на своем. Он был прав, «правильный» перевод был бы эвфонически значительно хуже.
