М. Бескина: «Вспоминая об обстоятельствах моего и моих друзей ареста в 1950 г., думаю, что начать надо с первого послевоенного учебного года - с 1945-го. Тогда в моем 8-м и параллельном классах московской мужской средней школы № 313 (Сверчков пер. У Чистых прудов с внутренней стороны. Теперь больница) появился новый учитель по истории (а потом, в 9-10 классах, он же по географии) Михаил Михайлович Шмелев („ММ'): фронтовик, офицер, войсковой разведчик. В довоенной Москве он был организатором туристических походов. Чем и занялся вновь: каждое воскресенье экскурсии по Москве или по Подмосковью. Улицы, дворцы, музеи, парки, леса, нивы... А зимой, куда только он нас не водил на лыжах! Временами собиралась масса народа, временами — всего ничего. Вот и в апреле 1946 г. на реку Рожай под Домодедовым ходило нас пятеро. Начавшаяся юность, весна, синева неба, счастливая живность в лесу, выразительные окаменелости в известняковом карьере, рассказы о где-то тут закопанном наполеоновском имуществе — все это, наверное, сдружило нашу пятерку. Летом 1946 г. ММ организовал турпоход на Урал: та же пятерка плюс еще трое. А летом 1947 г. — на Кавказ: те же плюс еще 9мальчишек и 10 девчонок (из трех московских школ). Несмотря на ММ-ское буквоедство, с ним (или нам друг с другом?) было интересно. В том числе даже и ведение путевых дневников, вычерчивание карт, составление отчетных фото- и иных альбомов и т. п. И хотя учеба и обычные увлечения (волейбол, танцы-балы и др.) в нашей жизни присутствовали основательно, но все-таки получилось, что межшкольный Туристко-краеведно-спортивный клуб („ТКСК') для упоминавшейся пятерки плюс еще для особенно тесно к нам примкнувших двух-трех парней и трех-четырех девушек „идеологически' стал как бы главным. Из-за этого-ли (т. е. как я теперь понимаю, из-за неосознанного комплекса неполноценности: многие из нас, маменькины сынки, стремившиеся не к личностному, а к компанейскому успеху), еще из-за чего-то (...пришла пора „московских кружков'...см. у И.С.Тургенева), среди нас происходили дискуссии о смысле жизни, о комсомольском долге, о борьбе с собственническими пережитками и т. п. В итоге, не помню уж у кого дома это было, в 1948 г. мы, десять десятиклассников, решили объединиться в ТАЙНУЮ Коммуну („К-10') - для самовоспитания твердых коммунистических убеждений, морального, физического совершенства и т. п. (мной выделено С. Ш.). В нее вошли, во-первых, упоминавшаяся пятерка, т.е. Фердинанд Гершельман (313 школа, 10-А), Игорь Дурнов, Август Макеев, Игорь Лескес, пишущий эти строки Семен Бескин (10-Б); во-вторых, Игорь Мусатов (10-А), и Зиновий Маркман (10-Б); в третьих, Ася (Александра) Парийская, Наташа Кампман и Аля (Адель) Таттар (613 женская школа — Угол Большого и Малого Харитоньевских пер. Теперь вновь построенная гимназия Кирилла и Мефодия). Командиром мы избрали Фердинанда Гершельмана, которого называли (и до сих пор) Маном. Ман изготовил красивые членские билеты с фотографиями. Мы платили взносы по 10 руб. в месяц, он их регистрировал. Деньги шли на подарки ко дням рождения, на кино и театры и т.п.: ведь только вместе! Установили „цепочки оповещения', сделали красный флаг с вышивкой, потом додумались до торжественного обещания и целования флага (!!!). Писали журнал про литературу, музыку, про иное интересное, кто где узнает. Постановили читать „Правду' от корки до корки. Собрания и постановления протоколировались. Все хранилось у Мана: его большая семья жила в отдельной квартире в одноэтажной развалюхе. Между прочим, постановили (в первую очередь это относилось ко мне и Августу Макееву) не слушать более Би-би-си: мол наше радио часто врет, но это во имя социализма, а их — для капитализма. Вот такой суперкомсомол в комсомоле. Короче говоря, все это не что иное, как затянувшееся детство. Почему оно затянулось? Загадка... Летом 48 года школа закончена, все поступили в вузы (а Маркман — в Одесскую мореходку на медицину). Казалось бы, новые студенческие знакомства должны были бы изменить круг приятелей. Произошло же иное: приобщение новых друзей к нашей Коммуне. Вначале объявились Валя Силина и Нинель Кириакова - одногруппницы Аси Парийской и Наташи Кампман с биофака МГУ. Потом — мой одногруппник из МГРИ Саша Абрамов. Так „К-10' стала „К-13'. А в наши лыжные поездки — мы многих зазывали — ездили и иные студенты-однокашники из МГУ и МГРИ. В такие походы мы таскали тот флаг, так что у наших спутников, вероятно, могли возникнуть о нас определенные мысли, скорее всего типа: „вот дураки'. Среди тех, кто с нами ездил, был и Асин — Валин — Наташин — Нинелин одногруппник Юра Кудряшов. Бывал он и на одном из наших дней рождения. Было решено обо всем ему рассказать и предложить вступить. Поручили Асе. Но (по ее словам) он как-то „не очень' к сему отнесся. И почему-то... все пересказал своему отцу. Дело было в 49 году осенью. Новый 1950 год встречали у Аси. Веселье не задавалось. Во-первых, как я теперь понимаю, у некоторых, в первую очередь у девиц, детство кончилось. А во-вторых, каждый молча чувствовал (см. выше), скажем так, ТО, что обозначено в роковой цифре „13'..- 10 января 50 года у меня, у Игорей Дурнова и Мусатова и у Мана в одну и туже ночь произошли обыски. А Мана к тому же арестовали и увезли. Такая прицельность в отношении тайной организации в некоторой мере озадачивала. С одной стороны, наши собрания происходили только в коммуналках, так что кто-то из бдительных соседей мог и посигналить. Наверное было и это: однажды, когда мы собирались у Аси, появился участковый милиционер с „плановой' проверкой паспортов. Убедившись, что с документами все в порядке, он, тем не менее, списочек сделал. Дальше вычленить будущих пострадавших было делом техники: у всех четверых репрессированные отцы. Но, с другой стороны, почему сразу увели Мана? Т. е. откуда узнали, что он — командир? Я полагал, что Мана арестовали по результатам обыска: ведь членские билеты, протоколы и т. п. хранились у него, на полке над столом. Но нет: не так давно, отвечая на мой вопрос, Ман написал мне, что ему тогда сразу предъявили ордер на арест, а не только (как нам троим) на обыск. Значит, донос был от кого-то из Кудряшовых. По-другому, к сожалению, не получается. Пока мы были на воле, то бегали по инстанциям, писали но поводу Мана заявления-объяснения и т. п. Но в ночь с 18 на 19 февраля арестовали и меня, и Игоря Дурнова, и Игоря Мусатова. К счастью, более никого. Оставшимся вломили по первое число. Особенно досталось Асе, Наташе, Вале, Нинели: ведь они из одной университетской группы. Их исключили из Комсомола и из МГУ. А Асиного младшего брата, который как говорится, „ни сном, ни духом'... вышибли из режимного вуза — из МИФИ. Год-другой всем им пришлось помотаться на стройках, пока их опять приняли в вузы. Особенно досталось Нинели: в ее Грузии чинуши были святее римского папы... Мои перипетии на Лубянке кратко таковы. Первый допрос шел несколько часов. Занимались им офицеры МГБ с темносиними просветами на золотых погонах. Один из них полковник Езепов (о нем есть в „Архипелаге...'). Другой — майор Макаренко, ставший нашим следователем. И еще кто-то. В конце-концов им удалось убедить меня в правомерности таких (лукавых?) силлогизмов: „организация ведь тайная, значит нелегальная; она ведь официально, в отличие от вашего школьного ТКСК, в органах Советской власти не зарегистрирована, значит не советская; ты же комсомолец и знаешь какая международная обстановка, значит должен понимать, что НЕ советская — значит антисоветская; суть того, что вы провозгласили лозунг борьбы за коммунистическое самовоспитание ВНЕ комсомола, обозначает, что вы...' — ну и так далее. Все это перемежалось матерком и сальностями, я протестовал, они извинялись и гнули свое. Короче, я вынужден был согласиться, что ОБЪЕКТИВНО, в условиях противостояния... Так, увы, возникли подписанные мною протоколы допроса по делу об „антисоветской нелегальной молодежной группе, именовавшей себя Коммуной'; о сборищах (нелегально происходят не собрания, а сборища) на квартирах; и т. п. Дальнейшие допросы (много месяцев!) только детализировали суть первого. У ребят все происходило по той же схеме. В итоге по решению ОСО (Особое Совещание при МГБ СССР) нам вломили статью 58-10-11 (п. 10-антисоветская агитация, п. 11 — антисоветская организация), по 8 лет лагерей, а Ману 10. И разогнали по разным казахстанским спецлагам. ...Всех нас в конце 1954 г. освободили и реабилитировали — по статье 4-5: „за отсутствием состава преступления'. Начался период „восстановления ленинских принципов', надолго продливший мою дурость...» С. Бескин 10.01.2000. 2. «Дело сестер Ляпуновых» было в 1956 г. Еще беспросветно продолжалось мракобесие. На всех ключевых постах еще оставались губители науки. Студенты были лишены нормальных способов получения знаний. Один из самых ярых сторонников Лысенко В. Н. Столетов был в это время заведующим кафедры... Генетики (см. очерк о А. Р. Жебраке). Студенты пытались протестовать. Эти протесты приобретали гротескный характер. 17 июня 1963 г. в ЦК КПСС было послано письмо, подписанное чл. КПСС, Проф. Ф.Куперман, чл. КПСС проф. Б.Добровольским, чл. КПСС, доктором биологических наук Е. К. Меркурьевой [14]: «В 1962-1963 гг. на Биологическом факультете МГУ имели место факты политического хулиганства со стороны некоторых студентов, направленные против академика Т. Д. Лысенко. Так, в сентябре 1962 г. трое студентов 2-го курса (в их числе комсорг группы, сын проф. В. В. Попова) надругались над портретом Т.Д.Лысенко. Они тайно, в вечернее время сняли его портрет из рекреации и приковали цепью с замком к канализационной трубе. При выяснении дела один из студентов (Маркевич) мотивировал свое участие тем, что он считает Т.Д.Лысенко не ученым, что он недостоин того, чтобы правительство отмечало его заслуги высокой наградой и издевку над портретом он считал формой своего протеста. Когда