дисциплины, сделавшей большие шаги вперед именно при участии именно русских ученых. Важно, чтобы высокий объективный престиж был не только у советской химии, советской физики, но и отечественной биологии. Объявить какой-нибудь недоброкачественный или сомнительный продукт прекрасным, не значит совершить патриотический поступок, если даже это сделать по искренним побуждениям. В нем только самодовольство и глупость. Поэтому т. Жебрак поступает правильно, когда указывает на заслуги акад. Лысенко в агрономии и физиологии растений, но не прославляет его за исторические открытия в генетике, которые Лысенко еще не сделал. Фальшивая лесть роняет достоинство ученого гораздо больше, чем правда». Д. А. Сабинин пишет Жданову: «...мог ли и должен ли был Жебрак... защищать величие Лысенко как генетика?.. Не может ученый-натуралист солидаризоваться с утверждениями о „превращениях элементов в теле организма не в то, чем были эти химические элементы вне организма'. Не может биолог, считающий успехи в изучении составных частей клетки, ядра и хромозом одним из важнейших достижений последней четверти века, согласиться с заменой всех этих представлений положением о наследственности как свойстве клетки в целом и о том, что „каждая капелька протоплазмы обладает наследственностью'. С возмущением и стыдом закрываешь книгу (Лысенко „Наследственность и ее изменчивость', 1944), где автор говорит о развитии как „закручивании и раскручивании', где нет ни одной страницы, лишенной путаницы и противоречий». Яркое гневное письмо в защиту Жебрака написал Жданову один из наиболее уважаемых старейших селекционеров, академик ВАСХНИЛ Петр Иванович Лисицын. П. И. Лисицын пишет: «В газете „Социалистическое земледелие' от 3 сентября (т. е. одновременно с Правдой) появилась статья проф. Лаптева, обвиняющая проф. Жебрака ни больше ни меньше как в антипатриотизме. Меня возмутила эта статья как дикостью обвинения, так и грубой демагогичностью тона, и не могу удержаться, чтобы не выразить своего возмущения и удивления... кому такая статья нужна? Ведь она настолько груба и так проникнута очевидной клеветой, что рассчитана только на некультурного читателя. По-видимому автор считает, что он живет в дикой стране, где его стиль наиболее доходчив. Ясно чувствуется, что цель статьи — во чтобы то ни стало смешать с грязью своего „врага', но при этом затрагиваются вопросы, которыми мы не можем швыряться (свобода исследования, философия). ...Статьи, подобные грязной статье проф. Лаптева, тянут вниз. Пора бы призвать к порядку таких разнузданных авторов». (Слава Герострата — кто бы вспомнил Ивана Даниловича Лаптева! Какой неизгладимый след оставил он в нашей истории. При явном непонимании сути предмета, на кого, на что он руку поднял! Его первый камень породил лавину, горный обвал. Погубители науки — погубители страны, и он в их числе! Конечно, для него это было просто редакционное задание. Приказ. Приказы не обсуждают. Увы, их выполнение — клеймо на всю жизнь. Клеймо нельзя смыть. После статьи в Правде все как полагается. 16 октября 1947 г. вышло Постановление ЦК КП(б) Белоруссии об освобождении А. Р. Жебрака от обязанностей президента АН БССР, поскольку он «потерял авторитет среди научной и советской общественности». Пусть читатели следующих поколений не удивляются - президента Академии наук увольняет ЦК республиканской компартии... 17 октября 1947 г. собрался президиум АН БССР, чтобы осудить его за «антипатриотический поступок, раболепие и низкопоклонство перед буржуазной наукой». Присутствовавший на этом заседании профессор (врач) С. Мелких (чл. корр. АН БССР, депутат Верховного Совета БССР) 19 октября написал в защиту А. Р. письмо К. Е. Ворошилову. Он писал: «...Обсуждение продолжалось 5 часов. Профессор Жебрак мужественно выслушивал обвинения, признал, что совершил ряд политических ошибок, но никак не мог признать, что он, член партии с 30-летним стажем, сын белорусского народа, обязанный своими научными достижениями и ученым званием советскому народу, совершил поступок против своей Родины. Все заседание велось в резких выражениях, а под конец некоторые из выступавших перешли всякие грани резкости и нанесли такую травму профессору Жебраку, что этот мужественный человек не выдержал, разрыдался и долгое время не мог прийти в себя. После этого у него начались сжимающие боли в сердце, по всему телу пробежала дрожь и он долго не мог заснуть всю ночь. Обращаюсь к Вам, Климент Ефремович, как свидетель происшествия и как врач, прошу оградить в дальнейшем проф. Жебрака от душевных травм, подобных только что им перенесенной. Для советского народа, для нашей науки чрезвычайно важно сохранить здоровье и работоспособность такого крупного ученого, как профессор Жебрак, а это здоровье сильно пострадает, если профессору Жебраку придется пережить еще не одно заседание, где будет обсуждаться его выступление в американской печати.» На этом заседании 17 октября 1947 г. его довели до инфаркта. Важно подчеркнуть, что при этом Антон Романович защищался бесстрашно. Фрагменты из протокола этого заседания через год (3 сентября 1948 г. — т. е. после сессии ВАСХНИЛ) приводит новый президент АН БССР Н. И. Гращенков. Н. И. Гращенков «службу знает» - он громит своего предшественника. И в обоснование приводит его слова из протокола 1947 г. Вот эти фрагменты протокола: «Жебрак указывает на свою приверженность к теории, противоположной Лысенко. Жебрак и теперь не признает в отношении Лысенко допущенной им ошибки, он говорит, что учение Лысенко неправильное и что Лысенко через несколько лет будет пустым местом в науке (какой молодец А. Р.!), а что будет развиваться то учение, которому он, Жебрак, служит. Теория его, Жебрака, и Лысенко всегда останутся на разных полюсах.» На прямой вопрос, уточняющий его отношение к мичуринскому учению (это пишет Гращенков) Жебрак отвечает: «Относительно школы Лысенко я дал правильную оценку в печати, эту школу я оцениваю, что она ничего положительного не вносит в нашу науку, и считаю ее теорию абсолютно ошибочной Я в корне не согласен с Лысенко, хотя он наносил удары в той области, в которой я работаю, что они (т. е. взгляды Лысенко) прямо противоположны моим убеждениям». И Гращенков резюмирует эти бесстрашные слова: «В этих утверждениях сказалась вся теоретическая и идейная сущность Жебрака. (В самом деле так! С. Ш.) За антипатриотические поступки, раболепие, низкопоклонство и клевету на передовую биологическую науку Жебрак был снят с поста Президента Академии наук БССР.» В 1600 г. был сожжен Дж. Бруно. Дж. Бруно предпочел смерть отказу от убеждений. В 1633 г. был суд инквизиции над Галилеем. Галилей предпочел смерти словесное покаяние [3]. А. Р. Жебрак на зловещем суде советских инквизиторов следует примеру Дж. Бруно. В итоге судилища 17 октября 1947 г. - инфаркт. Письмо доктора С. Мелких не спасло А. Р. Инквизиторам было мало инфаркта. По «просьбе» парткома Тимирязевской академии и письму министра Кафтанова предполагалось устроить еще одно «ауто-да-фэ» — «Суд чести» — 20-21 октября. В эти дни из- за инфаркта не удалось. «Суд чести» устроили 21-22 ноября 1947 г. в Большой лекционной аудитории Политехнического музея. Попробуйте представить себе атмосферу «суда». Атмосферу с мощным эффектом психологического вовлечения «толпы» в осуждение «жертвы». Более тысячи человек в переполненной аудитории. Душно. Жарко. Все нервно наэлектризовано. За столом Президиума «судьи». Обвиняемый сбоку на отдельном стуле. Обвиняемый — выдающийся ученый, герой, гордость страны. Ученик и современник убитого палачами великого Вавилова, последователь и друг убитого палачами выдающегося Карпеченко, верный товарищ погубленных сотрудников Вавилова. Он знает о их ужасной судьбе. О их гибели от рук палачей. К тому же он еще не оправился от инфаркта. Ему по медицинским нормам нужно было бы быть «в реабилитационном санатории», а он сидит в этой пыточной камере перед тысячью пар устремленных на него глаз. Суд чести Министерства высшего образования Союза ССР в составе: Председатель - профессор И. Г. Кочергин, член коллегии Министерства высшего образования (зам. Министра здравоохранения СССР - врач, гуманист...). Члены: чл. корр. АН СССР А. М. Самарин, зам. Министра Высшего образования, член Парткома Мин. Высш. обр. СССР, по специальности металлург. Профессор А. С. Бутягин. Доцент Н. С. Шевцов, член Парткома Мин. Высш. обр. СССР. Доцент Г. К. Служнев, член Парткома Мин. Высш. обр. СССР. А. А. Нестеров. О. П. Малинина, член Президиума ЦК профсоюза работников Высшей школы и научных учреждений. Осень 1947 г. Холодно. Сумрачно. Голодно. Еще не отменены карточки — по ним можно получить каждый день по 450 грамм хлеба и каждый месяц по 900 грамм сахара и по 2 кг мяса (или рыбы, что удастся «отоварить» — забытый глагол «отоварить»!). В стране порядок — все «прикреплены» к определенным магазинам. Мой магазин на улице Герцена (Большой Никитской) по дороге к Консерватории. В общежитии на Стромынке весело. Зарабатываем на разгрузке вагонов на станции Москва — Товарная. При разгрузке картошки иные уворовывают ее, пряча за пазухой. В общежитии бегут отмываться в душ, а потом жарят картошку до поздней ночи. Жарят на рыбьем жире. Рыбий жир дешев. Он продается в аптеках. Отвратительный запах рыбьего жира при нагревании улетучивается. Жареная картошка прекрасна. Улетучившийся запах наполняет кухни и коридоры общежития. Серым осенним утром толпами бежим к Метро «Сокольники». — Говорят сегодня будет Суд чести над Жебраком. В Политехническом музее. Это после статьи в Правде. — Ты пойдешь? — У нас до вечера Большой Практикум. — Я пойду. — Запиши подробнее! Расскажешь потом. Суд открылся 21 ноября 1947 г. Вот, к сожалению, лишь фрагменты протокола этого заседания. Председатель Кочергин резок и груб. Он обрывает Жебрака на полуслове.