указан.

— Господом! — вырвалось из сердца бабы. — Через него, — указала она на осененный лампадным сиянием образ. — Через него, Помощника Скорого, заблудших спасителя.

— Разве что… через него по Осиповым праведным молитвам. Это возможно. А с пути своего не сойду. Теперь на большое дело идучи, буду с собой его брать, — указал Вьюга на образ, — чтоб ближе был, на груди, под рубахой.

В дверь с улицы сильно и часто застучали.

— Кто бы это мог быть? — напружинился Вьюга, выхватил из-под подушки пистолет. Стук слышался всё сильней и тревожней.

Ангелы летят, гремят, слышу,

Принять летят к себе Гришу,

Летите, бегите! Ко Христу спешите.

Гришу, Гришу, Гришу

С собой прихватите! — отец Иван сорвался со своего места и топтался по комнате в необычайном возбуждении. Он махал руками, как крыльями, беспрерывно повторяя:

— Летите! Бегите! Спешите!

Вьюга с пистолетом в руке пошел к двери, отпер замок, и она тотчас же сама растворилась под напором ввалившегося в комнату запыхавшегося Миши.

— Гришу Броницына сейчас убили, — только и смог выговорить он.

— Ну, что ж, начнем по «Ревизору»: Господа, я собрал вас сюда… — шутливо начал Брянцев, когда пришедшие к нему все вместе — Котов, Вольский и Змий-Крымкин разместились вокруг стола.

— Вот в чем дело: Шольте отправляет меня в командировку-турнэ с докладами в Краснодар, Новороссийск и Керчь. Вернее, наоборот, начать он хочет с Керчи. Сколько времени займет эта поездка, он и сам не знает, при всей его немецкой пунктуальности. Может быть, в шесть дней обернемся, а может, и недели на две застрянем.

— Вы говорите во множественном числе, значит с вами еще кто-то поедет? — спросил Вольский.

— Шольте назначил мне тему «Россия и Германия» — содружество и взаимная связь молодых наций в историческом разрезе. Но он хочет добавить еще и современности. Поэтому требует второго докладчика, обязательно молодого, попроще, демократического, так сказать. Его тема «Политические настроения русской молодежи».

— Подыскать такого, пожалуй, будет трудновато, — скривил губы Змий. — Молодежь-то наша, знаете, немножко не того: доклады умеет только по конспектам агитпропа делать.

— Подыскал уже. Нашего корректора Вакуленко. Я его по институту знаю. Хорошим студентом был. И здесь, если не сробеет перед большой аудиторией, не растеряется, то может сказать интересно.

— Тезисы докладов составлены, конечно, самим Шольте? — саркастически ухмыльнулся Змий.

— Я сам этого ждал, — умышленно не замечая «змеиного» яда, ответил Брянцев, — но, представьте, ни звука: полная свобода и мне и Вакуленко.

— Тонкий и верный расчет, — в том же тоне продолжал Змий, — не будете же вы рыть яму самому себе. В уме доктору Шольте нельзя отказать.

— И во многом другом. Например, в добром отношении к людям вообще и к русским в частности, — с ноткой раздражения в голосе ответил Брянцев.

— А всё-таки он нацист, мейнкампфовец, — выкрикнула из кухни Ольгунка.

— Не суйся!

— Сунусь, да еще не одна, а с чайником и перманентными оладьями, как ты их называешь!

— Это разрешаю, но молчком. Заменит меня, конечно, Михаил Матвеевич, — поклонился одной головой в сторону Котова Брянцев, — а его работу поделите вы между собой, господа. Как — ваше дело. Но свою тоже придется вести. Вас заменить уже некем. Все вместе вы — редколлегия и больше никого в нее не привлекайте. Без демократии. Вероятно, попытаются влезть обе Зерцаловы. Обеих гоните, особенно Женю. С ней не стесняйтесь. Тоже и с Пошел-Воном.

— В этом можете быть уверены, — с неожиданным от него блеском в глазах заверил Котов. — С Женей я справлюсь сам, а против атак Пошел-Вона мною заготовлена вполне радикальная контратака.

— Какая именно, если не секрет?

— Дуся и ведро помоев, — снова впав в свое бесстрастие, не сказал, а доложил Котов.

Все, даже вошедшая с чайником и стаканами Ольга, рассмеялись.

— Однако и в вас порою закипает страсть. Не ожидал, и интересно, что возбуждает ее Женя, — повернулся к Котову Вольский.

— Но в обратном направлении, чем бывает в романах, — отпарировал Котов.

— Михаил Матвеевич, теперь я в вас влюблена, — поставила перед ним стакан Ольга, — самый большой кусок лимона вам положу!

— Бесполезно, Ольга Алексеевна, — продолжал подшучивать Вольский, — это только мгновенная локальная вспышка, а дальнейшему развитию романа и лимон не поможет. Бесполезно!

— Но зато и, безопасно, — принял его тон Котов. — А мне польза, — поднес он стакан под тоненький ломтик лимона, редкостный теперь деликатес.

— Фронт под Новороссийском или советы оттеснены к югу? В чьих руках Сочи? По сводкам это неясно, — обратился к Брянцеву Вольский.

— Вполне понятно, — ответил Брянцев, — с юга советы под самым городом и даже в нем. Сколько-то матросов-черноморцев засело в шахтах цементного завода, и немцы ничего с ними не могут поделать. Сходное положение и под Керчью. Там тоже какой-то отряд не успевших эвакуироваться черноморцев оперирует чуть ли не на самой горе Митридата.

— А молодцы всё-таки наши матросы, — порывисто воскликнула Ольга. — Враги они мне, ненавижу и вместе с тем восхищаюсь. Русские ведь, свои…

— Для вас, Ольга Алексеевна, ясна черта, разграничивающая русское от советского? — серьезно спросил Вольский. Было видно, как самого его волновал этот вопрос.

— Конечно, ясна, совершенно ясна, — быстро ответила Ольгунка, но вдруг смешалась и растерянно обвела всех глазами, — или нет.

— Не ясна. Вот все время совершенно ясно было, а сейчас, как представила себе эту горсточку матросов, засевших в каменоломнях, окруженных, обреченных, но не сдающихся. Ведь это тоже севастопольцы, нахимовские моряки, ихняя плоть и кровь! Тут все слилось — исчезла грань. Смылась. Растаяла… — все тише и вместе с тем глубже вытаскивала откуда-то изнутри нужные слова Ольга.

Брянцев, засунув руки в карманы, перекачивался с носков на каблук. Он внимательно смотрел, как менялось выражение лица жены.

— Итак, уважаемая моя супруга, пламенная русская националистка и патриотка, бескомпромиссный враг советов и всего советского, и вы соизволили признаться в утрате этой разграничительной черты?

Брянцев вынул руки из карманов и уперся ими в бока.

— А от других вы продолжаете требовать точного ее знания? Хотя бы от Жени Зерцаловой, у которой в голове действительно все смешалось? Так соизвольте же понять, что двадцать пять лет существования советского режима — не шутка, не только случайный, мерзкий эпизод в русской истории, как вы думаете, а сдвиг, большой глубокий сдвиг в психике русского человека.

— Нет, нет, нет! — замахала руками Ольгунка. — Это в тебе опять интеллигентская рефлексия голос свой подает.

— Не рефлексия, а начальная арифметика. Тебе за сорок.

— Сорок два!

— Ты вступила в советскую жизнь вполне сформированным человеком, законченной личностью и все же? А те, кому сейчас двадцать, двадцать пять, тридцать лет, кто в октябре пешком под стол ходил, тем