махая кулаком сверху вниз, словно вгоняя в землю какой-то кол. — Надо!

— Страсть-то какая! — причитала проходившая женщина. — На самом базаре вешалку ставят! На виду у всего народа.

— А, по-твоему, втихую, в подвале шлепать лучше? — бросил ей в ответ Броницын.

— Конечно, это для людей спокойнее, когда не наглядно, — приостановилась баба. — А то на самом базаре, где едой торгуют. Какой может быть тогда аппетит?

— Вот вам еще и третья точка зрения, — улыбнулся Брянцев, — на этот раз полностью базирующаяся на желудке.

— Значит, самая правильная! Полностью марксистская! — хлопнул себя по животу Таска. — Вы, ребята, уже подожрали, а я нет еще. Направляюсь прямолинейно к Галке Смолиной, она теперь в немецком офицерском клубе подавальщицей, значит и мне на кухне кое-что перехватить найдется.

— Пристроился?

— Давлюсь, друг, а ем…

— Это как прикажешь понимать? — иронически и несколько высокомерно усмехнулся Броницын. — В прямом смысле или в иносказательном?

— Можешь хоть в обоих. В прямом смысле — генеральский рацион по первому классу, а в иносказательном — разрешение проблемы ищи на своем собственном чердаке.

— Ты, видно, жук хороший! — покачал головой Броницын. — Ну, что ж, вали! Приятного аппетита тебе и в прямом и в переносном смысле.

— Это ты, Петр Степанович, то есть Иван Евстигнеевич, — я все по-старому тебя именую, как в Татарке тогда привык, — это ты правильно излагаешь: коли мы сами, так сказать, в общем и целом трудящиеся, примерно, колхозники и городские, совместно не организуемся, то обратно либо немец, либо партийцы какие на шею нам сядут.

— А может и те и другие разом.

— Это вполне возможно, — согласился с Вьюгой Андрей Иванович, — план твой оченно правильный, однако реализация его затруднительна.

— Лиха беда начало, а дальше дело само пойдет.

В единственной комнате домика Кудинова на Деминском хуторе сидело двое: сам хозяин, «подземельный человек», и кривой. На покрытом чистой камчатной скатертью столе стояла початая поллитровка и изящно разузоренная фарфоровая миска с солеными огурцами, две граненых тонкого стекла стопки: перед Вьюгой опорожненная, перед Андреем Ивановичем едва пригубленная. Сквозь завешенное выше половины окно вплывала, мешаясь с дымом самосада, серая муть осенних сумерек. Огня не зажигали.

Комната Андрея Ивановича совсем не походила на обычное пустое, неопрятное жилище совхозного батрака. Неоседлости, неряшливости, а тем более неприютности в ней совсем не чувствовалось. Наоборот, в комнате скорее было тесно от заполнявшей ее опрятно прибранной мебели, и вся эта мебель несла на себе отпечаток добротности, умелого, хозяйственного выбора. Стол, за которым седели хозяин и гость, был овальный, красного дерева, старинный, не фабрично-стандартной работы, с хорошо сохранившимися инкрустациями на выгнутых ножках. Справа от него стоял вместительный застекленный шкафчик, из тех, что в прежнее время звались «горками», с прорезами для серебряных ложек по фасаду полки. Даже и ложки блестели в этих прорезах, тоже такие, каких теперь в магазинах не купишь: круглые, с витыми держачками, серебряные или нет — не разберешь. За печкой — две сдвинутых бок к боку кровати с высокими пружинными матрасами и блестящими никелем шишками в ногах и по изголовью, а над ними совсем необычная в крестьянском доме какого-то голубого дерева полочка с экраном-спинкой, а на ней — тонконогая дева, окутанная декадентски змеистой струей фимиама. Настрелянному на советской житухе глазу разом становилось ясно, как притекали сюда из города эти вещи: невидно-неслышно, одна за другой, за пригоршню серой муки, за мешок полумерзлой картошки в страшные, голые, голодные годы.

— Тут и спасался? — кивнул головой Вьюга на занимавшую почти половину комнаты свежевыбеленную русскую печь, из-за трубы которой горлато топорщился рупор граммофона.

— Аккурат туточки, — Кудинов встал и отгреб носком охапку нарубленных будыльев. Под ними открылся крепко сколоченный щит из тронутых гнилью досок с налипшей на них землей. — Не засыпаю своего бомбоубежища. Все может быть и еще когда понадобится. К тому же в хозяйстве удобство: молоко или что там другое в летнее время содержать.

— Значит, выходишь ты теперь вроде киевских угодников. В подземельном затворе годешник отбыл и грехов своих половину может, свалил.

— А может и все полностью, — усмехнулся Кудинов, — какие у меня грехи? Если и были, так по мелочи. Ничего уголовного за мною не числится. Трудовой я человек и грешить мне некогда.

— Твое счастье. А вот кому иному, погрешнее тебя, пожалуй, и в печурке с грехами своими не поместиться, — глубоко, всею грудью вздохнул Вьюга.

— Каждому человеку от Бога своя греховная нагрузка дадена, резонно ответил на этот вздох Андрей Иванович. — Каждому, так сказать, по его греховным способностям. Ну, значит, и ответственность из того же расчета. А с меня какая ответственность?

— То-то и оно, — снова дохнул всей грудью кривой. Налил себе стопку и выпил, не закусывая.

— Какие же особые трудности ты предвидишь?

— Во-первых, центральный руководящий человек требуется, — присел снова к столу Андрей Иванович, — вроде как бы вождя или иного какого возглавления.

— Далеко хватил! Царя тебе, что ли, сюда, на Деминский хутор представить? — усмехнулся одними губами кривой.

— Насчет царя, — это как в дальнейшем выявится в общем и целом. За царя разговор отложим, — спокойно и размеренно отвечал Кудинов. — Я в местном нашем масштабе планирую.

— Командира значит? Это верно, его надо.

— В точку, — мягко хлопнул по столу ладонью Андрей Иванович.

— Ты на меня не обидься, Иван Евстигнеич, но сам ты к этой должности в абсолюте непригоден. Кто тебя у нас знает? Никто. В Татарке разве по прежнему в ней твоему местожительству. Опять же учтем, с того времени почти семь годов прошло, кроме ж того, корешей твоих тогдашних по концлагерям распределили.

— Кое-кто и остался.

— Мало, Иван Евстигнеич. К тому же, они люди теперь несамостоятельные, покалеченные, а здесь авторитет нужен, понятно говоря — горло. Ну, и что5ы этот самый руководящий человек был своим, конечно. Всем известным.

— Такой человек найдется. Горло — оно само себя выявит.

— Опять же в точку. Такой человек может и есть, у нас даже в лезерве. А вот с немцем как?

— Немец нам без нужды покамест. Они Сталина бьют, — на том им спасибо. Против них не пойдем. В партизаны направления не возьмем.

— Мы-то супротив них не пойдем. Это ясно-понятно. А вот они-то на нас как взглянут? За партизанов не посчитают?

— Оберегаться от этого возможно. Известим их, найдем способ. Кудинов с сомнением покачал головой.

— Самостоятельны они. Очень уж самостоятельны. Трудность это большая. Опять же, город. Без городу нам быть нельзя: оттуда сведения, оттуда боеснабжение.

— Это дело у меня уж на ходу. Там есть подходящий народ. К примеру, студенты. Связь установим.

— Пацанята… Безответственные люди, — снова с сомнением покачал головой Кудинов.

— Есть и поответственнее. В полиции своего давнего дружка повстречал. Больше году мы с ним по