— Целая свита. Ну, что ж, скажу — санитары. Занитарен, — указал он на студентов, пробившись к немцу. — Мейне ассистенте.

— И здесь опять блат, — прозвучал мрачный голос из оттиснутой немцем толпы. Но грузный парень в спецовке, сказавший это, был тотчас же одернут прижатым к нему соседом.

— Не видишь, что ли? Это доктор Дашкевич.

В первой комнате, где прежде беспрерывно трещали шесть обкомовских машинисток, теперь сидела только одна, а глаголем к ней, за сдвинутыми столиками поблескивал круглыми, тяжелыми очками экономист плодоовоща Мерцалов и, тоже в очках — другой, с резко очерченным, выдающимся вперед воловьим подбородком, инженер Красницкий. Перед ними стоял плотный широкоплечий мужчина в чистой белой толстовке. Еще несколько человек ожидали конца их разговора, сгрудившись у дверей.

— Ну, я прямо к коменданту насчет помещения для лазарета, вам — туда, к бургомистру, — указал студентам на Красницкого доктор.

— Господину доктору, Семену Ивановичу, привет и уважение, — упирая на слово господин, повернулся стоявший у стола.

— А-а-а! Шершуков! — заулыбался ему доктор. — Ну, как? Печень теперь не ноет? Ишь, какое пузо себе нагулял, — ткнул он в живот тоже смеющегося бывшего своего пациента. — Водки, водки, брат, поменьше пей!

— В меру, Семен Иванович, в меру.

— Мера, знаешь ли, разная бывает. Это понятие растяжимое. Вы с ним теперь не шутите, — тоже засмеялся из-за стола Мерцалов, — он теперь директор типографии. И даже по заслугам. Успел уже! Во время бомбежки всех рабочих на производстве удержал и тотчас же объявления командования отпечатал. Вот как!

— Прямо на том же рулоне, на котором «Кубанскую правду» крутили! Без перерыва, — широко размахнул руками Шершунов.

— Так… Значит, — смахнув с лица улыбку, по-деловому, договорил, обращаясь к нему Мерцалов начатую перед приходом доктора фразу, — значит, газету ты полностью обеспечиваешь. Нам — с плеч долой. Ты соберешь сотрудников и редактора разыщешь. Намечаем, значит, Брянцева? Так?

— Точка! К завтрему — полностью. Сегодня — экстренный выпуск на одном полулисте. — Решили. Текст сами немцы дадут. Полковник Шредер. Кстати, он полностью русский. Вали! Вы по какому делу? — обратился Мерцалов к студентам, но ответить они не успели.

— Вы, господин доктор, — снова упирая на слово господин, обратился к Дашкевичу Шершуков, — с профессором Брянцевым в близких отношениях состоите и, надо полагать, знаете, где он сейчас находится?

— Они должны знать, — ткнул пальцем в сторону ребят доктор, — его студенты, словесники.

— В учхоэе зооинститута, садовым сторожем, — отрапортовал Мишка.

— Все в порядке, — поймал его за борт пиджака Шершуков. — А вы, ребята, сюда за работой пришли? Лучше не может быть! Давайте их мне, господин бургомистр. Без промедления! У меня корректор ранен.

— Раздробление обеих голеней, — подтвердил доктор, — сегодня ампутировать будем. Сложная операция.

— Фьюить! — присвистнул Шершуков. — Кончился, значит, наш Петр Васильевич! Жалко, человек хороший. Значит, вали прямо в типографию, ребята, — повернулся он снова к студентам, — Я вас за полчаса знакам обучу. Один корректором, другой подчитчикам. Сыпь! Или нет, — поднял он вверх крепкий, зачерненный свинцовой пылью палец, — за три часа на Деминский хутор смахаете? К Брянцеву? Гоните! Отношение к профессору Брянцеву они снесут, — повернулся он к бургомистру, — провернут дело в два счета. Я сейчас сам машинистке продиктую, вы подпишите, — зашагал он вразвалку к сидевшей за одиноким столом поджарой девице в голубом сарафанчике.

— Каков? — взмахнул вслед ему подбородком Мерцалов. — А? Доктор? Какие работники выявляются! Энергия! Деловитость! Чем не директор? А ведь был простым наборщиком или чем-то вроде. Великую силу таит в себе русский народ!

— Некогда мне с вами философию разводить, меня больные и раненые ждут, — отмахнулся старик и засеменил к закрытой двери коменданта.

Студенты, получив подписанное письмо к Брянцеву, тоже двинулись к выходу.

— Есть, капитан? Ловко? — встряхнул за плечи Броницына Мишка, когда они выбились из осаждавшей комендатуру толпы. — За пять минут все устроилось. А то бы давились бы здесь до вечера. К тому же, можно сказать, по специальности работу получили.

— А зарплаты своей не знаем.

— Это мелочи жизни. Меньше советских ставок, я думаю, не получим, Значит, живем. Смотри, смотри, кто стоит! — с удивлением воскликнул он.

— Где?

— Да вон же, рядом с девахой в белой косынке.

— Плотников. — Еще более удивленно протянул Броницын. — Вот уж никак не ожидал его здесь увидеть. Неужели он тоже к немцам на службу?

— Дело темное, — покачал своей круглой головой Мишка, — может быть, в самом деле, переметнулся, и выслужиться у новой власти хочет. А, может, и по заданию, для диверсии. Или просто наблюдателем, чтобы на заметку брать тех, кто здесь. Это вернее всего. Значит, и мы будем в его списке. Ну, черт с ним, все равно узнается. Да я и скрывать не хочу. Ну, сыпем сейчас в учхоз полным ходом. Придется поднажать!

— Скажи, — обратился к Мишке Броницын, когда они, промахнув быстрым шагом улицы пригорода, вышли в степь, — по чести, верно, скажи, — обнял он за плечи друга, — вот мы с тобой поступили сейчас на службу к врагам. То есть… Не так, не совсем так. Вернее, к тем, кого привыкли называть врагами…

— Мало ли кого мы врагами-то называли, — засмеялся Мишка, — с чужого голоса. То одни, то другие врагами народа оказывались. И голосовали мы, и клялись, а ты сам-то в эту вражду верил?

— Я — дело иное. Я тебе говорил ведь, что я не советский. Я сам враг. Сын врага, помещика, офицера. А вот ты — крестьянин, мужик по рождению?

— Совсем не мужик, — обиделся Мишка, — а природный казак станицы Полтавской. Это две большие разницы.

— Одна разница бывает, дурень. А еще словесник.

— Одна ли, две ли… Не в том дело. А только не мужик, а казак. Иногородние, Косин, например, те мужики, а мы нет, — сердито настаивал на своем Миша.

— Ладно! Казак! Не спорю. Но на душе-то у тебя все в порядке? Гладко? Или цепляется что-то?

— За что там цепляться? — пожал плечами Мишка. — Все ровно, без задоринки. Я своего врага знал, когда еще без порток бегал. Когда нас со станицы согнали. И то еще в милость, — бедняками признали. Не в Сибирь и не в подвал. Все семейство цело. Наш враг нам очень хорошо известен. А кто против него, тот выходит нам другом. Я знаю, чего хочу. Однако подбавим, подбавим ходу! Этот Шершуков или как его там, велел обязательно к обеду стать на работу. Жмем, Броня! — потянул он за плечо друга, но тот не двинулся. Широко открытыми глазами смотрел Броницын на простор осенней побуревшей степи, раскинул руки, сжав кулаки, так что кости хрустнули, напрягся до боли в плечах.

— И я знаю. Жить! Жить я хочу! Просто жить! Полно! Всем своим существом, всей кровью, всеми фибрами, — свел руки, сжал их, сплел в тугой узел хрустнувшие пальцы.

Я мало жил,

Я жил в плену, — не то выкрикнул, не то простонал он.

Дележку небольшого запаса имевшейся в совхозе муки начали с восходом солнца. Женщины, кто с мешком, кто с ведром, толпились около кладовой и дружно наседали на румяного кладовщика.