Я и сам больше водку люблю.
— Не пью, — повторил гость.
— Понимаю, — снова согласился генерал, — вино… Крепленое или сухое? Красное или белое?
— Вообще не пью, — взмолился уполномоченный.
— Не понимаю, — промолвил генерал и обескураженно посмотрел на самого главного.
Тот нервно махал рукой: мол, заканчивай с этим, переходи к следующему пункту. Генерал кивнул и продолжил оглашение протокола:
— Как насчет баньки?
— Можно с дороги, — сказал батюшка.
— А девочки? — шепнул контрразведчик. — Есть блондинки — ноги от ушей, народ проверенный…
Наш аскет пристально и с настороженностью, как на тяжкоболящего, посмотрел на него.
— Понимаю, — кивнул генерал, — я и сам не люблю блондинок: одна видимость, а толку — никакого»
Но тут даже главному хозяину стало ясно, что разговор зашел совсем не туда.
— Чем будете угощаться? — громко спросил он через весь стол.
Игумен или даже архимандрит оглядел жареных поросят, осетров и попросил свеколки.
— Чего? — не поверил своим ушам доблестный генерал.
— Свеколки. Или капустки. Сегодня среда — постный день…
Никто ничего не понял. Но через несколько минут, управившись с невесть где добытой свеколкой, гость встал, извинился, прочитал благодарственную молитву и сказал:
— Совещание — завтра в восемь утра.
— Не рано ли? — робко поинтересовался главный, окидывая взором праздничный стол.
— В самый раз, — твердо заключил игумен или даже архимандрит.
Собрались за полчаса до назначенного времени. Полномочного представителя еще не было.
— Вечером мылся в бане, — доложил исполнительный генерал, — потом прошел в номер, а утром исчез…
— Куда исчез? — прошептал главный.
— Не знаю. Перед сном он так долго читал молитвы, что ребята на прослушке уснули… Сейчас поднял по тревоге все управление — ищем…
Главный схватился за сердце. Но тут отворилась дверь, м вошел уполномоченный.
— Был на ранней литургии в соборе, — объяснил он. — Сколько сейчас времени?
— Восемь ноль-ноль, — отрапортовал контрразведчик.
— Я и думал, что к восьми закончится. Тогда начинаем…
Вернувшись, он написал отчет для очень большого деятеля. Тот, говорят, остался доволен и даже оскорбел, что игумен этот или архимандрит трудится не в его ведомстве. Документ действительно вышел преудачнейшим — батюшка давал мне почитать: жизнь целого края там — как на ладони. И разные полезные рекомендации даны: какие отрасли следует развивать, во что средства вкладывать…
Конечно, про встречу ничего не написано: все это он сам мне рассказал.
Карцер
Священник, окормлявший тюремных узников, во время одного из посещений узнал, что дорогой его сердцу разбойник угодил в карцер. Дороговизна этого человека заключалась в том, что он искренне исповедовался, исправно молился, читал церковную литературу — то есть выходил на путь духовного делания. Батюшка и сам много молился за него: келейно и на богослужениях, а при всяком удобном случае служил молебны Анастасие Узорешительнице, испрашивая условно-досрочного освобождения. И вдруг — карцер! „Нарушение внутреннего распорядка“, — объяснили начальники, но разрешили священнику повидать заключенного.
По тюремному коридору привели батюшку к колодцу, укрытому тяжелой железной крышкой. В крышке — небольшое отверстие, через которое в колодец проникал свет от слабой электрической лампочки, висящей под потолком. Отомкнули замок, подняли крышку: глубина — метра два, бетонные стенки — полтора на полтора метра, на дне вода. И в этой воде сидит темничное чадо с книжкой в руках.
— Ты что же, брат? — с болью в голосе спросил священник. — Ты же обещал…
— Простите! — молвил раскаявшийся разбойник. — Я нарочно… В камере невозможно читать Евангелие — народу полно, а здесь хорошо — никто не мешает…
Тут батюшкина душа вострепетала: он, понятное дело, и представить себе не мог, что в наши дни возможно такое. Глядя в покрасневшие от долгого напряжения глаза, священник сильно впечатлился и подумал, что этот человек — спасен будет…
Продолжение этой истории мне неведомо. Хотелось бы, конечно, чтобы все управилось ко благу, как в песне про Кудеяра, который „бросил набеги творить“ и стал монахом, но: не знаю и приврать не могу.
Медаль
По окончании стажировки иеромонах Евгений был направлен в глухое село, да еще и жилье перепало за три километра в полупустой деревне. Изба оказалась старинной, большой и поначалу отцу Евгению необыкновенно понравилась: он любил все старинное и традиционное.
Правда, начало это выпало на теплую осень, зато зимой, когда углы ветхого сруба покрылись изнутри густым инеем, молодой батюшка загрустил: сколько ни топи, изба вмиг выстужалась. Кровать пришлось переставить вплотную к печи, а спать — в шапке-ушанке, завязанной под бородой. Однако невзгоды он претерпевал стойко: ни одной службы не отменил и на требы ходил безотлагательно.
Бывало, заметет за ночь дорогу, а он рано утром — еще и бульдозер не прошел — пробивается через сугробы к храму, торит трехкилометровую тропу. И в этаком геройском подвижничестве молодой иеромонах отслужил долгую зиму, что вызвало у немногочисленных прихожан благодарное чувство. И вот, когда уже началась весна и потеплело так, что изба наконец просохла, отец Евгений впервые в священнической жизни своей столкнулся с грубой-прегрубой клеветой, которая показалась ему столь значительной, что он впал в отчаяние.
Его обвинили в сожительстве с некоей Анимаисой.
— Это кто? — растерянно спросил он у старухи-соседки.
— Как — кто? Баба!
— Уже неплохо для нашего времени, — признал иеромонах, — да хоть кто она есть-то?
— А помнишь, в магазине балакала?
— Пьянехонькая такая?
— Она.
— Ужас! — отец Евгений вспомнил безобразно пьяную тетку, которая донимала всю очередь матерной болтовней.
— Ужас не ужас, а ночевать к тебе в четверг приходила.
— Да откуда ж вы это взяли?
— А — говорят! — победно заключила соседка.
И поведала, что муж у Анимаисы сидел, но в четверг преждевременно воротился. А дома у нее был сварщик с газопровода. Муж зарезал сварщика, хотя и не до смерти: одного забрали в больницу, другого — обратно в тюрьму. Ну, Анимаиса к монаху и подалась.
Батюшка представил поножовщину лихих мужиков, лужу крови, врача со шприцем, милиционеров с наручниками и несчастную Анимаису, которая после всего выпитого и всего случившегося отправляется в ночь за три километра пешком, чтобы обольстить незнакомого человека.
