невозможно. По прежнему среднее купечество могло вести свои обороты с наличным капиталом в двадцать – тридцать тысяч, а сейчас об этом нечего было и думать. Особенно ясно это сделалось всем, когда Стабровский (а он один из главных учредителей банка. –
И запольские хлебники, скупавшие десятками тысяч, поняли ту печальную истину, что рынок от них ушел и что цену хлеба будут устанавливать доверенные Стабровского. Они побъют конкурентов самым простым способом, набавляя четверть копейки на пуд. Для Стабровского ничего не стоило выкинуть лишнюю тысячу рублей на эту беспощадную войну, в то время как другим тягаться уже становилось не под силу. «Все понимали также, – поясняет автор романа, – что все эти убытки Стабровский наверстает вдвойне – и на скупленном хлебе, и на водке, а потом будет ставить цену, какую захочет. А главное – его выручал банк, дававший те средства, которых недоставало. И везде почувствовалась гнетущая власть навалившейся новой силы».
Казалось бы, создание банка, развитие кредита дает толчок оживлению всего бизнеса, все развивается согласно «эффекту мультипликатора», в эпицентре которого – производство хлеба:
…сразу открылся целый ряд новых предприятий. На первом плане выдвинулась постройка громадного стеаринового завода... Дело затевалось миллионное, и все только ахали. Пошатнулся и старик Луковников, задумавший громадную вальцовую мельницу в самом Заполье, – он хотел перехватить у других мелкотравчатых мельников пшеницу. Теперь дело сводилось именно на то, кто захватит вперед и предупредит других. Все остальные тоже по мере сил набросились на новые предприятия, главным образом – на хлеб. По Ключевой строилось до десятка новых мельниц-крупчаток. <…>
Михей Зотыч достраивает уже третью мельницу: одна пониже Ермилыча на Ключевой уж работает, а другая – в Шабрах, на притоке Ключевой достраивается. <…> Все так и рвут… Вот в Заполье вальцовая мельница Луковникова, а другую уж строят в верховье Ключевой. Задавят они других-то крупчатников… Вот уж здесь околачивается доверенный Луковникова: за нашею пшеницей приехал. Своей-то не хватает… <…> Все точно с ума сошли, так и рвут.
Многие понимают, что не надо так расходиться, не надо безоговорочно доверять кредитам, следует быть осторожнее. Галактион трем мельницам своего папаши Михей Зотыча не рад: «“Ведь за глаза было бы одной мельницы, так нет, давай строить две новых!” Впрочем, это общая черта всех людей, выбившихся из полной неизвестности. Успех лишает известного чувства меры и вызывает ничем не оправдываемую предприимчивость».
Но пока все хорошо, эффект мультипликатора работает:
Это небывалое оживление всей хлебной торговли отразилось на всех сторонах коммерческой деятельности. Ходко пошел красный товар, скобяной, железный, галантерея, а главным образом – кабак. Мужик продавал хлеб и деньги тратил на ситцы, самовары и водку. Все исходило от этого хлеба, в нем было основание и залог всего остального. Торговля в Заполье оживилась до неузнаваемости, и прежние лавки и лавчонки быстро превратились в магазины с зеркальными стеклами, где торговали без запроса (то есть по фиксированным ценам, что тоже является инновацией своего времени. –
Преобразился и соседний Суслон:
Из простого зауральского села он превратился в боевой торговый пункт, где начала развиваться уже городская торговля, как лавки с красным товаром, и даже появился галантерейный магазин. Раньше был один кабак, а теперь целых десять. Простые деревенские избы перестраивались на городскую руку, обшивались тесом и раскрашивались. Появились дома с мезонинами и городскими палисадниками. Суслонских мужиков деревенские соседи называли купцами. Крупчатные мельницы, выстроенные на Ключевой, подняли торговлю пшеницей до неслыханных размеров, а винокуренный завод Стабровского скупал ежегодно до миллиона пудов ржи. Поверенные крупных фирм жили в Суслоне безвыездно, что придавало ему вид какого-то ярмарочного городка.
Итак, создание крупного банка дает толчок развитию промышленности. Это классика. Но и многократно увеличивается риски дела, что тоже классика. Ведь банк может в какой-то момент кредиты не продлить, и те, кто вел дела, закладываясь на кредитные деньги, бизнес могут потерять. Вот почему многие рейдерские схемы захвата предприятий включают в себя навешивание на них всевозможных долгов: иногда крупный кредит, которому так радуется собственник, дают специально, отнюдь не по недосмотру, а чтобы собственник не смог рассчитаться, и предприятие перешло банку за долги.
А соблазн-то взять взаймы велик! Постепенно кредит засасывает купцов:
Запольские-то купцы сильно начали закладываться в банке. Прежде-то этого было не слыхать… Нынче у тебя десять тысяч, а ты затеваешь дело на пятьдесят. И сам прогоришь, да на пути и других утопишь. <...> В хлебном деле с поразительною быстротой вырастала самая отчаянная конкуренция главным образом по Ключевой, на которой мельницы-крупчатки росли, как грибы. <…> В дело выдвигались громадные капиталы, и обороты шли на миллионы рублей. <…> Запольские капиталы двинулись оптом на хлебный рынок, и среднему купцу становилось невозможным существовать без кредита.
Но, как это и должно было случиться на взгляд экономиста, постепенно выгоды кредита оборачиваются для купцов своею противоположностью. Они стали понимать, что зарвались, начинают «испытывать первые приступы безденежья».
А у банка, как пишет Мамин-Сибиряк, «была какая-то задача систематически разорять всех».
Скоро определилась во всех подробностях экономическая картина, и каждая торговая фирма была точно взвешена. Известны были все торговые обороты, сумма затраченных капиталов, доходность предприятия и все финансовые возможности, до прогара включительно. В первое время банк допускал кредиты в более широкой форме, а потом начались систематические сокращения. Это была целая система, безжалостная и последовательная. Люди являлись только в роли каких-то живых цифр. Главные банковские операции сосредоточивались на хлебном деле, и оно было известно банковскому правлению лучше, чем производителям, торговым посредникам и потребителям. Здесь шел в счет и глубокий снег, и весенние дожди, и сухие ветры, и урожай, и недороды в соседних округах, и весь тот круг интересов и злоб, какие сцепились железным кольцом около хлеба. Понижение на копейку в пуде ржи уже отражалось на банковском хозяйстве, как повышение или понижение денежной температуры.
Мамин-Сибиряк находит емкие сравнения: паутина, хлебные мыши, от которых избавляются любым путем: «В общем банк походил на громадную паутину, в которой безвозвратно запутывались торговые мухи. Конечно, первыми жертвами делались самые маленькие мушки, погибавшие без сопротивления. Охватившая весь край хлебная горячка сказывалась в целом ряде таких жертв, другие стояли уже на очереди, а третьи готовились к неизбежному концу».
Но постепенно в паутине запутываются и крупные предприниматели: «Дела с вальцовой мельницей затягивались в какой-то проклятый узел. Все операции давно вышли из всяких предварительных смет и намеченных бюджетов. Сама по себе мельница стоила около трехсот тысяч, затем около семисот тысяч требовалось ежегодно на покупку зерна, а самое скверное было то, что готовый товар приходилось реализовать в рассрочку, что составляло еще около полумиллиона рублей. Около дела таким образом сосредоточивался в общей сложности капитал в полтора миллиона рублей». Но таких денег владелец мельницы не имеет – и опять вроде бы выручает кредит. Но возникают непредвиденные обстоятельства: обороты мельницы, зерна и готового товара
…шли с неравномерной скоростью, и трудно было подводить общий торговый баланс. Иногда каких-нибудь две недели стоили десятков тысяч, потому что все хлебное дело постепенно перешло в какую-то азартную игру. Рвал куши тот, кто умел поймать момент. Кроме того, в верховьях Ключевой выстроены были две новых вальцовых мельницы, представлявших очень опасную конкуренцию как при закупке зерна, так и при сбыте крупчатки. На рынок выдвигались страшные капиталы, которые беспощадно давили хлебную мелюзгу, как крупные хищники давят хлебных мышей. Сплетались тысячи условий, которые трудно было предугадать, и выдвигались с каждым годом все новые.
Одним словом, шла самая отчаянная игра, и крупные мельники резались не на живот, а на смерть.
