— Да нет же! Видишь, ты какой… Не думай больше об этом, и все!.. Играй со своими зверями… Постой! Я сейчас засвечу тебе газ… Хочешь, зажгу керосиновую печь?

— Нет! Она для тети Валери…

В голосе у меня невольно прозвучал укор. Разве до приезда тети Валери я не довольствовался теплом, идущим от печной трубы?

— Пойми, Жером, где в таких вот двух комнатках спрятаться взрослому мужчине… Будь умником… Мне надо в лавку.

В тот вечер я еще ни о чем не догадывался, но именно в тот вечер запала мне в голову мысль: 'В таких вот комнатках… Взрослый мужчина… спрятаться…'

Я услышал цоканье копыт. Ради тети Валери отец не проехал прямо за дом в ремесленный двор, а остановил фургон на площади. Я кинулся вниз по лестнице. Мы с матушкой одновременно очутились на мокром приступке, и, не знаю почему, я ухватился за ее руку.

Было совсем темно. Уже зажгли фонари. Уступивший свое место тете Урбен сидел внутри с товаром.

Отец сошел первым.

— Осторожно… — посоветовал он. — Подайте мне обе руки…

Козлы были очень высокие, с тремя, расположенными друг над другом подножками, и мы с матушкой увидели, как черная туша тети Валери накренилась.

И тут матушка взглянула на меня. Я поймал скользнувшую по ее губам усмешку, почувствовал, как рука ее дрогнула. Она припомнила то, что я говорил ей утром, и мысленно представляла себе, как тетя Валери оступается, шмякается о тротуар и остается лежать бесформенной и безжизненной грудой…

Ничего такого не случилось, но я все же был рад, что мы с матушкой как бы сообщники.

— Хорошо съездили?

— Ужасно!.. С проклятого брезента мне все время текла за шиворот вода… Так тебе и надо!

— Ну, а насчет адвоката… Если и этот начнет крутить… Спроси-ка своего мужа, что я ему выложила…

Либо Трике вернут мне дом, либо… Лучше истрачу на это последний сантим и подохну в больнице для бедных… Сама, собственными руками подожгу дом!..

Она протиснулась в слишком тесную для нее лестничную клетку. Помню, как она снимает пальто, подходит к окну, наклоняется:

— А этих все еще не арестовали?

Она смотрела на дом, где жили Рамбюры.

— Вот с такими-то людьми и делают революции… В Кане мы тоже наткнулись на демонстрацию, и пришлось дожидаться, пока все не пройдут… Можно подумать, что полиция с ними заодно…

И тут я совершенно напрасно с ухмылкой посмотрел на нее. Глаза мои, я уверен, сияли торжеством. Меня распирали тайны. Во-первых, история с подножкой и взгляд матушки. Во-вторых, то, что сын мадам Рамбюр…

Если б тетя знала, то ради награды в двадцать тысяч тут же помчалась бы в полицию! Но никогда она не узнает! Я ей ничего не скажу! Только надо быть осмотрительным, чтобы она, боже упаси, не догадалась, надо остерегаться при ней смотреть на их окно.

— Что с тобой такое сегодня?

— Ничего, тетя.

— Небось какую-нибудь пакость сотворил? А я на это сладким голоском:

— Что вы, тетя…

Она принялась раздеваться при мне; разоблачалась, расхаживая взад и вперед по комнате в нижней юбке, пыхтела и ворчала:

— Твоя матушка могла бы подняться наверх и мне помочь… Но у нее нет и минуты свободной! Все торговля да торговля!..

Она взяла себе в привычку обращаться со мной, как с ровесником, и изливала передо мной все свои претензии.

— Достаточно того, что твой отец разъезжает по ярмаркам!.. Какая выгода твоей матери целый день торчать в лавке?.. Одни лишние расходы на газ, патент, налоги… Я сейчас только говорила об этом твоему отцу. Вам лучше бы жить маленьким домиком, без лавки… Мать занималась бы хозяйством… Отец продолжал бы свое дело с этим старым пьянчугой, который всю дорогу храпел…

Меня возмущало, что тетя так бесцеремонно вмешивается в нашу жизнь. Она уже считала себя тут полноправной хозяйкой. Лавка ее раздражала, но больше всего раздражало то, что матушка не могла быть целый день к ее услугам.

— Надо все устроить по-другому…

Видать, она это всерьез задумала, так как снова вернулась к той же теме за столом. Взглянула на матушку и заключила:

— На тебе лица нет! И сыночек под стать: желтый, как лимон… А все твоя проклятая лавка…

Матушка взглянула на отца. Тот отвернулся.

— Я уверена, вам было бы куда выгоднее…

На другой день я, по обыкновению, сидел на полу возле керосиновой печи, когда тетя, прочитав газету, стала изливать свое негодование:

— Все-таки непостижимо, как это не могут поймать человека, если повсюду расклеены фотографии и у него нет ни гроша в кармане!..

На что я, не без самодовольства, сказал себе: 'Осторожно, Жером! Не подавай вида, что знаешь…'

— Может, он утопился, — произнес я вслух.

Она пожала плечами и бросила на меня презрительный взгляд. Но вдруг, будто порыв ветра, покрывающий рябью стоячую воду канала, какая-то мысль наморщила ее лицо. Мысль превратилась в подозрение. Она уставилась сначала на меня, затем на окно Рамбю-ров.

— Вчера полиция опять там все обыскала! — поспешил я ее заверить.

В некоторых отношениях тетя Валери действительно была не старше меня. Например, когда мы с ней препирались. Она препиралась со мной не как взрослая с ребенком, а как ребенок с ребенком. И еще за столом: она не сводила глаз с моей тарелки, желая удостовериться, не положила ли матушка мне лучший кусок, чем ей!

Вот и сейчас… Можно было подумать, что мы затеяли какую-то игру…

— Так, так… — пробормотала она.

И лишь несколько минут спустя спросила:

— А как его звать, этого мальчишку?

— Альбер.

— Ты иногда с ним играешь?

— Нет.

— А чего ж ты мне сказал, что он твой друг?

— Потому что он мой друг! У нее сделалось такое лицо, будто она готова растоптать всех моих зверей и игрушечную мебель.

— Не понимаю, почему ты не ходишь, как все, в школу!

— Потому что повальная скарлатина.

— Скарлатина… скарлатина… — пробурчала она.

И тут игра пошла уже всерьез. Я твердо решил увидеть отца Альбера, но не менее твердо решил помешать тому, чтобы его увидела тетя Валери.

А она поняла, что я что-то от нее скрываю, и старалась поймать меня врасплох.

— На что это ты смотришь? — неожиданно спрашивала она.

— Ни на что… На улицу.

— Но на улице ничего такого не происходит.

— А я вот смотрю.

Тогда она поднималась с кресла, волоча ноги в войлочных туфлях, подходила к окну и окидывала