меня есть пистолет под свиткой, но не знаю, хватит ли пороха даже на два выстрела, а я не хотел бы служить им закуской. Слышите, вот опять!

Вскоре действительно опять послышался вой, который как будто приближался к ним.

— Вставай, дитя! — сказал дед. — Если не можешь идти, то я понесу тебя. Что делать? Я вижу, что слишком полюбил вас, верно потому что я холостой и у меня нет детей. А если и есть, то они басурманы, потому что я был долго в Турции Мною кончается род Заглобов. Ну вставайте и влезайте мне на плечи, я понесу вас.

— У меня так устали ноги, что я не могу двинуться.

— А вы еще хвастали своей силой. Но тише, тише! Ей-Богу, я слышу лай собак. Да это собаки, а не волки. Значит, недалеко и Демьяновка, про которую мне говорил дед. Слава Всевышнему! А я уж думал, не развести ли огонь от волков, но, наверное, мы оба заснули бы, так как страшно устали. Да, это собаки, слышите?

— Пойдем! — сказала Елена, к которой вдруг вернулись силы.

Действительно, едва они вышли из лесу, как показались огоньки и три церковных купола, покрытых новым гонтом и освещенных последними лучами вечерней зари. Собачий лай слышался все отчетливее.

— Да, это Демьяновка, иначе не может быть, — сказал Заглоба. — Дедов везде охотно принимают, может быть, дадут даже ужин и ночлег, а добрые люди подвезут нас дальше. Это, кажется, княжеская деревня, так, наверное, здесь живет и под-староста. Мы отдохнем и разузнаем. Князь, должно быть, уже в дороге, и спасение может быть ближе, чем мы надеемся. Но помните, что вы немая. Я хотел, чтобы вы звали меня Онуфрием, а ведь немые не говорят, так я и за себя и за вас буду говорить, я так же хорошо говорю по-мужицки, как и по-латыни. Ну вперед, вперед! Вот недалеко и хаты. О, Господи! когда же кончится наше скитание! Дал бы Бог достать хотя горячего пива.

Заглоба умолк, и несколько времени они шли не разговаривая, потом начал снова:

— Помните, что вы немая. Если вас кто-нибудь спросит, показывайте на меня и бормочите: 'Гм, гм, ния, ния'. Я заметил, что вы способный мальчик, а туг дело идет о нашей шкуре. Если мы случайно встретим княжеский или гетманский отряд то мы сейчас же объявим, кто мы, в особенности если найдется офицер, знакомый Скшетуского. Вы ведь под покровительством князя, и вам нечего бояться солдат. Ну а какие же это там огни? А, куют железо, это кузница. Но я вижу там много людей, пойдем туда.

В самом деле, около яра стояла кузница, из трубы которой сыпались снопы искр, а в открытые двери и щели в стенах виднелось яркое пламя, закрываемое время от времени человеческими фигурами. Перед кузницей можно было видеть, несмотря на темноту, толпу людей. Кузнечные молоты били в такт, и эхо их сливалось с песнями, громким разговором и лаем собак. Увидав это, Заглоба свернул в яр, забренчал в теорбан и запел:

И с этой песней он приблизился к толпе: это были большей частью пьяные мужики; почти каждый из них держал в руках палку с косой или с пикой. Кузнецы ковали острия и делали косы.

— Ей, дид, дид, — закричали в толпе.

— Слава Богу! — сказал Заглоба.

— Во веки веков!

— Скажите, это Демьяновка?

— Демьяновка. А что?

— Мне дорогою говорили, — продолжал дед, — что здесь живут добрые люди, которые примут нас, напоят, накормят, пустят переночевать и дадут грошей. Я стар, иду издалека, а мальчик от усталости не может ступить ни шагу. Он, бедный немой, водит меня, старика, несчастного слепца. Бог вас благословит, добрые люди, и святой Николай чудотворец, и святой Онуфрий. Одним глазом я еще немножко вижу, а другим совсем ничего; вот я и хожу с теорбаном, пою песни и живу, как птица, тем, что дадут добрые люди.

— А ты откуда, дед?

— Ох, издалека, издалека! Дайте отдохнуть — я вижу скамью у кузницы. Садись и ты, бедняжка, — сказал он, указывая скамью Елене. — Мы из Лядовы, добрые люди. Но из дому давно, давно вышли, а теперь идем из Броварков.

— А что вы там слыхали хорошего? — спросил старый мужик с косою в руках.

— Слыхать слыхали, а хорошо ли, нет ли, не знаю. Людей там собралось много. Про Хмельницкого говорят, что он победил сына гетмана и его 'лыцарев'. Слышали, что на русском берегу мужики поднимаются против панов.

Толпа тотчас же окружила Заглобу, который сидел около княжны и по временам ударял по теорбану.

— Тай вы, батьку, слыхали, что народ поднимается?

— А как же… Несчастлива наша мужицкая доля.

— Но говорят, что скоро ей будет конец.

— В Киеве, в алтаре, нашли письмо от Христа Спасителя, что будет жестокая и страшная война и много прольется крови на Украине.

Полукруг около Заглобы стал еще теснее…

— Вы говорите, что было письмо?

— Да, было. В нем говорится о войне и крови… Но я больше не могу говорить, у меня, старика, засохло горло.

— Вот тебе, батько, водка… и говори, что слышно на сеете. Ведь деды всюду бывают и все знают. Бывали уж у нас деды и говорили, что от Хмеля придет на панов черная година. Ну так мы и велели наделать нам кос и лик, чтобы не быть последними, а теперь не знаем, начинать ли или ждать письма от Хмеля.

Заглоба выпил чарку водки, подумал немного и сказал:

— А кто вам сказал, что пора начинать?

— Мы сами хотели!

— Начинать, начинать! — крикнула масса голосов. — Коли запорожцы побили панов, так пора начинать.

Косы и пики зловеще зазвенели, потрясаемые сильными руками. Потом настало минутное молчание, раздавались только удары кузнечных молотов. Будущие резуны ждали, что скажет дед.

Тот подумал и спросил наконец:

— Чьи вы люди?

— Мы князя Еремы.

— А кого же вы будете резать?

Мужики переглянулись.

— Его?

— Нет! Его не сдержим…

— Ой, не сдержите, детки, не сдержите! Бывал я в Лубнах и сам видал князя: страшный он! Как крикнет — лес дрожит, а топнет ногою — яр выступает. Его и король боится, и гетманы слушаются. А войска у него больше, чем у хана и султана. Не сдержите, детки, не сдержите! Не вы его, а он вас будет искать. А вы того еще не знаете, что все ляхи будут помогать ему, и надо вам знать, что лях все равно что сабля.

Наступило глубокое молчание; дед снова забренчал на теорбане и, подняв лицо к месяцу, продолжал:

— Идет князь, а за ним столько войска, сколько звезд на небе и былинок в степи. Летит перед ним