— На же тебе еще талер. Благослови ее, Боже! Она и мне милее всего на свете Скажи ей… Нет, подожди: я сам напишу ей, принеси мне только чернил, перо и бумаги.

— Чего? — спросил татарин.

— Чернил, перо и бумаги.

— Этого у нас в доме нет. При князе Василии было, потом, когда молодые князья учились писать у монаха, — только это уж было давно.

Скшетуский щелкнул пальцами.

— Господин Подбипента, нет ли у вас пера и чернил? Лонгин развел руками и поднял глаза вверх

— Тьфу, черт возьми! — воскликнул поручик, — вот досада! Татарин тем временем уселся на корточки перед огнем.

— Зачем писать, — сказал он, мешая уголья, — барышня уже спит; а то, что ваша милость хотели писать ей, можно и завтра сказать.

— Если так, то это совсем другое дело. Ты, как я вижу, верный слуга княжны. Вот тебе третий талер. Давно ты служишь?

— Хо-хо! Вот уже четырнадцать лет, как князь Василий взял меня в плен, и с тех пор я верно служил ему. В ту ночь, когда он навсегда уезжал отсюда и оставлял своего ребенка Константину, он сказал мне: 'Чеглы, не отходи от девочки и береги ее как зеницу ока'.

— Ты так и делаешь?

— Так и делаю, и смотрю.

— Скажи, как живется княжне?

— Злое замышляют против нее! Ее хотят отдать Богуну, этому псу проклятому.

— О, из этого ничего не выйдет! Есть кому заступиться за нее!

— Да, — произнес старик, поправляя головешки. — Они хотят отдать её Богуну, чтобы он взял ее и унес, как волк овечку, а Богун согласен на это; у него по камышам серебра и золота больше, чем в Разлогах песку; но она ненавидит его с тех пор, как он зарубил при ней чеканом человека. Между ними пала кровь, и выросла ненависть! Бог один!

Поручик не мог уснуть в эту ночь; он ходил по комнате, смотрел на луну и строил различные планы. Теперь ему стал понятен расчет Булыг. Если бы на княжне женился какой-нибудь шляхтич, то потребовал бы Разлоги, которые принадлежали ей, а может быть, даже и отчет в опеке. Потому-то они хотели отдать девушку за казака Раздумывая над этим, Скшетуский сжимал кулаки, и рука его невольно искала меча. Он решил разрушить их план и чувствовал себя в силах и вправе сделать это. Раз Разлоги были даны князю Василию князьями Вишневецкими — значит, опека над княжной принадлежала князю Иеремии, тем более что сам князь Василий написал князю Иеремии письмо из Бара, прося принять его дочь под свою опеку. Только страшный наплыв важных общественных дел, войны и большие предприятия помешали князю заняться ею. Но достаточно было одним словом напомнить ему о ней, и справедливость была бы восстановлена

Уже начало рассветать, когда Скшетуский лег в постель. Он вскоре крепко уснул и проснулся уже с готовым решением. Они с Лонгином поспешно оделись, потому что повозки были готовы, а солдаты Скшетуского уже сидели на конях Посол завтракал в приемной в обществе Курцевичей и старой княгини; не было только Богуна; и неизвестно было, спал ли он еще или уже уехал.

Подкрепившись, Скшетуский обратился к старухе и сказал:

— Милостивая государыня! Время бежит! Сейчас мы сядем на коней, но прежде чем поблагодарить вас от чистого сердца за ваше гостеприимство, я хотел бы поговорить наедине с вами и вашими сыновьями об одном важном для меня деле.

На лице княгини выразилось удивление; она обвела взглядом сыновей, посла и Лонгина, как бы желая угадать по их лицам, в чем дело, и с некоторой тревогой в голосе ответила:

— Я к вашим услугам.

Посол хотел встать, но княгиня запротестовала и вышла в соседнюю комнату. Молодые князья стояли за матерью шеренгой; последняя обратилась к Скшетускому:

— О каком деле вы хотите говорить с нами?

Поручик устремил на нее быстрый и почти суровый взгляд

— Простите, княгиня, и вы, молодые князья, — сказал он, — что я поступаю вопреки обычаю и вместо того, чтобы прислать сватов, говорю сам за себя Но иначе нельзя, а с необходимостью трудно бороться Поэтому я без лишних слов обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой отдать за меня княжну Елену.

Если бы в эту минуту да еще зимой над Разлогами разразился гром, то он меньше удивил бы княгиню и ее сыновей, чем эти слова поручика.

Они несколько минут с недоумением смотрели на Скшетуского, который стоял перед ними, выпрямившись во весь рост, спокойный и гордый, как будто он не просил, а приказывал, и не находили слов для ответа.

Наконец княгиня спросила:

— Как же это? Вы просите отдать вам Елену?

— Да, княгиня, и это мое непоколебимое намерение.

Наступило минутное молчание.

— Я жду ответа, княгиня!

— Простите, — отвечала она придя в себя; голос ее звучал сухо и холодно. — Просьба ваша очень лестна для нас, но исполнить ее невозможно, так как Елена уже обещана другому.

— Подумайте, княгиня, не было ли это против воли княжны и не лучше ли я того, кому она обещана?

— Кто лучше, предоставьте мне судить. Может быть, лучше вас и на свете нет, но мы вас не знаем.

Поручик выпрямился еще горделивее, а взгляд его сверкнул острым и холодным огнем

— Зато я знаю вас, предатели! — крикнул он. — Вы хотите отдать вашу родственницу холопу, лишь бы только он оставил вас в имении, которым вы незаконно завладели.

— Ты сам предатель! — крикнула княгиня. — Так-то ты платишь за гостеприимство! Вот твоя благодарность! Ах ты, змея! Кто ты такой? Откуда ты взялся?

Молодые Курцевичи начали оглядываться на стены, ища глазами оружия

— Нехристи! Вы захватили сиротское достояние, но ничего из этого не выйдет. Через день князь уже будет знать обо всем!

Услышав это, княгиня бросилась в угол и, схватив рогатину, направилась с нею к Скшетускому. Князья тоже схватились кто за что: кто за саблю, кто за кистень, а кто за нож и обступили его полукругом, тяжело дыша, точно стая диких бешеных волков.

— Так ты пойдешь к князю! — кричала княгиня. — А уверен ли ты, что выйдешь отсюда живым? А что если это твой последний час?

Скшетуский скрестил на груди руки и глазом не моргнул.

— Я возвращаюсь из Крыма как княжеский посол, — сказал он, — и если здесь прольется хоть одна капля моей крови, то через три дня от этого места не останется даже пепла, а вы все сгниете в лубенских подземельях. Есть ли на свете сила, которая могла бы спасти вас? Не грозите, потому что я не боюсь.

— Мы погибнем, но ты погибнешь прежде нас!

— Так бейте — вот моя грудь!

Княгиня и сыновья ее все время держали оружие направленным в грудь поручика, но словно какая- то невидимая цель сковала им руки. Тяжело дыша, скрежеща зубами, они дрожали в бессильной злобе, однако никто из них не нанес удара Грозное имя Вишневецкого обезоружило их

Скшетуский был господином положения Бессильный гнев княгини излился в потоке ругательств.

— Прощелыга! Мужик! Голыш! Захотелось княжеской крови, но ничего из этого не выйдет! Отдадим ее первому встречному, только не тебе; даже сам князь не может приказать нам отдать ее тебе.

Скшетуский отвечал:

— Хоть теперь и не время хвастаться мне своим дворянством, однако, думаю, что со всем вашим