дешевка, но я ее перебил:

— Без текста. Я его уже наизусть знаю. Только слезку.

— Ага, — сказала Милена. — Сейчас.

На этот раз влагой наполнился, как и было заказано, правый глаз, левый оставался сухим, слезинка, распрощавшись с родным нижним веком и изгородью ресничек, тронулась в путь, покатилась, набирая скорость, замедлила свой горемычный бег, словно высматривая наиболее выигрышное местечко, где бы тут выставить себя на кастинг и наконец картинно замерла на середине щеки.

Я ощущал себя противным старым Сальери, впервые узревшим юного Вольфганга Амадея. Другим актрисам десятая доля такого мастерства давалась долгими годами упорного и тяжелого труда-учебы, а у Милены все получалось сразу, само собой, легко и играючи.

Истины не было, она не существовала вообще как таковая. Правда пропала без вести. Определенность ушла на пенсию. Отдел верности полным составом отправился в бессрочный отпуск, и их подменяли сотрудники отдела внешней достоверности. Все подлинники выкрали и сожгли. Остались, торжествующе разрастаясь, лишь хитросплетения этой девочки, дьявольски блестящая игра Милены, которая могла сделать правдивым все.

Все и ничего.

— Что-нибудь не так? — с каплей на щеке спросила Милена — ощущалось I спокойствие мастера, знающего, что работа выполнена, как всегда на совесть, но может, какие пожелания-замечания будут у клиента.

«Так, даже слишком так», — подумал я. А вслух, глядя в темноту за окном своей кухни, сказал:

— Все равно мы уже не заснем. Идем гулять.

— Ур-ра! Идем! — загорелась Милена. — Мне тоже спать не хочется!

* * *

— Курить лучше на кислороде, — заметила Милена.

— Почему? — заинтересовался я.

— А так никотин лучше усваивается.

Мы шагали по обезлюдевшему ночному городу. В «батискафе» я купил бутылку водки и отхлебнул прямо из горлышка.

— Я никогда не видела, как ты пьешь из горла, — сообщила Милена.

— Ты еще многого не видела, — грубовато ответил я и отпил еще, не закусывая.

— Ага, — согласилась Милена.

— Идем к морю.

— Слушай, почему ты не сказал, что идем на пляж? Я бы купальник взяла...

Тут Милена увидела впереди на асфальте мелом намалеванную решетку «классиков», помчалась к ней и стала прыгать то с радостным, то озадаченным ойканьем. Я опять приложился к бутылке. Я стоял и смотрел, как резвится это ужасное чудо. Ужасное и прекрасное. И трудно сказать, чего больше. Строит она сейчас из себя маленькую девочку? Или непритворна?

Потом мы встретили голого по пояс (выше пояса, разумеется) мужчину атлетического сложения со стремянкой на плече.

— Купите лестницу, — предложил он.

— Ха, дядечка где-то лестницу спер, — высказалась Милена.

— Кто спер?! — не понял дядечка.

— Ой, нет, я не вас имела в виду! — перепугалась Милена. Перепугалась ли? Или сыграла, что «перепугалась»? Это интересный вопрос.

— А сколько хочешь? — полюбопытствовал я. Он почесал в затылке:

— На шкалик.

— Так давай я тебе налью, — я показал на бутылку.

В очередном круглосуточном «батискафе», прислонив к нему стремянку, мы попросили по стакану. Выпили. Милена с интересом нас рассматривала. Действительно, плохо выбритые, хлещущие водку, воняющие табачищем — занятные создания эти мужчины. Я заметил на его обнаженном торсе засохшие плевочки извести — очевидно, он зарабатывал себе на жизнь ремонтом квартир и только что закончил работу.

— Еще? — предложил я.

— Нет, спасибо, — сказал он. — Мне хватит. Норма. Счастливо оставаться. Да пребудет с вами Господь.

— А лестницу забыли! — крикнул я вслед.

— Так она ж теперь ваша, — спокойно ответил мужчина, не оборачиваясь. — Она мне не нужна. Удачи!

— Так мне тоже не нужна! — растерянно прокричал я.

— Эй! — окликнула мою спину продавщица «батискафа». — Лестницу забыли!

— Вам пригодится! — загорланил я. — Воробьев гонять!