народом святым... (Исх. 19, 5-6)

Во-вторых, термины «священство», «священники» как обозначение иерархического служения, очевидно, вошли в церковное словоупотребление не ранее II века, когда новозаветные книги были уже написаны. В первохристианские же времена иерархические служения, в необходимости которых апостолы не сомневались, обозначались другими терминами, например, «пресвитеры» (см. 1 Петр. 5, 1-2[988]), а также «епископы», «диаконы». В этой изначальной христианской терминолоии отчетливо слышится дистанцирование от ветхозаветного священства (жречества) — ибо Священник Один, во век, по чину Мелхиседекову, Который Сам Себя принес в жертву. Термины же «епископ» (блюститель), «пресвитер» (старейшина), «диакон» (служитель) выражают собой ясный и простой смысл служения в Церкви как в общине, а не как храмового жречества.

Рассматриваемая «священническая» проблематика неоднократно вызывала в Церкви острые дискуссии. Нередко они приводили то к одной, то к другой крайности. В одном случае, в Церкви, как в религиозном по определению обществе, постоянно работает естественная человеческая потребность в жреческом посредничестве, как это было в Ветхом Завете. Неудивительно, что церковные Таинства иногда понимались и понимаются наподобие жертв, которые может приносить только специально посвященные для этого священники-жрецы, тогда как «простым верующим» отводится роль наблюдателей или, вернее, потребителей результата Таинств. Такой жреческий магизм (уже не столько ветхозаветный, сколько по сути своей языческий), представляющий собой одну крайность, рано или поздно вызывает неприятие, протест у тех, кто помнит, что Новый Завет — это преодоление жреческого посредничества в единственном и совершенном Священстве Христа и в Его единократной совершенной Жертве, а Церковь — собрание царственного священства, еще и еще раз причащающееся Его Первосвященства. Однако в истории подобный протест зачастую приводил к другой крайности — полному или частичному отрицанию священства как особого литургического и иерархического служения. Многие современные православные богословы, основываясь на Библии и памятуя о богатом, в том числе и негативном историческом опыте христианства, уделяют много внимания этому напряжению между самосознанием Церкви как «царственного священства» и необходимостью священства как особого внутрицерковного служения.

В 1 Петр. содержатся два и притом наиболее отчетливые из немногочисленных новозаветных упоминаний о сошествии погребенного Христа во ад перед Его тридневным Воскресением:

¹⁸ ... Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, быв умерщвлен по плоти, но ожив духом, ¹⁹ которым Он и находящимся в темнице духам, сойдя, проповедал, ²⁰ некогда непокорным ожидавшему их Божию долготерпению, во дни Ноя, во время строения ковчега, в котором немногие, то есть восемь душ, спаслись от воды (1 Петр. 3, 18-20).

Ибо для того и мертвым было благовествуемо, чтобы они, подвергшись суду по человеку плотию, жили по Богу духом (1 Петр. 4, 6).

В других новозаветных книгах лишь изредка встречаются мимолетные и краткие намеки на сошествие Христа в преисподнюю (см. Рим. 10, 7; Еф. 4, 9; ср. Флп. 2, 10) и о том, что Он с Собою воскресил мертвых (см. Мф. 27, 52; возм., Еф. 4, 8). И все же за этими скупыми, но недвусмысленными словами ап. Петра чувствуется некая непреложная правда, не имеющая ничего общего с мифотворчеством в плохом смысле слова.

Эта правда выражена на отточенном языке ветхозаветного Предания, очищенном в горниле еще ветхозаветного антиязыческого пафоса. В том, что Петр и его помощник, составлявшие послание, виртуозно и творчески владели ветхозаветным материалом, убеждает чтение послания в целом. Ясно, что та правда, которая выражена здесь так загадочно, имеет отношение к невыразимой Пасхальной вести о всесильной победе Христа над смертью. Неразрывно связана с этим и тематика Крещения — ведь оно подобно смерти, т. е. сошествию во ад, переживаемому каждым умершим, и изведению его из ада Христом[989]:

Так и нас ныне подобное сему образу крещение, не плотской нечистоты омытие, но обещание Богу доброй совести, спасает воскресением Иисуса Христа (1 Петр. 3, 21).

В посленовозаветный период (т. е. после написания новозаветных книг) в Церковном Предании этот специфический пасхальный мотив получил более широкое и подробное развитие[990], будучи, конечно, выражением глубокого богословского убеждения, что Воскресение Христово имеет универсальное, надвременное, общечеловеческое значение. Значительная часть подобного материала находится в сочинениях христианских авторов и в христианских апокрифах, начиная со II века[991].

Здесь необходимо напомнить (ср. § 27), что «среди апокрифических писаний, пользовавшихся широким распространением в первые века христианства, были памятники очень разные как по происхождению, так и по содержанию... Некоторые апокрифические Евангелия, в частности те, что имели гностическое и еретическое происхождение, были осуждены Церковью и изъяты из употребления. В то же время те апокрифы, чье содержание не противоречило церковному учению, хотя и не вошли в новозаветный канон, сохранились в Церковном Предании в опосредованной форме, многие их идеи вошли в богослужебные тексты, а также в агиографическую литературу»[992].

Так, например, в апокрифическом «Евангелии от Петра» (первая половина II века) мы читаем о воинах, охранявших гроб погребенного Иисуса:

... вновь узрели они трех людей, из коих двое поддерживали третьего, и крест следовал за ними, и у двоих голова достигала неба, а у Ведомого ими голова была превыше небес. И с неба раздался глас: Проповедал ли Ты спящим? И в ответе послышалось с креста: Да![993]

Особенно подробно и развернуто тема сошествия Христа во ад и изведения (освобождения) оттуда умерших душ была развита в апокрифическом «Евангелии от Никодима» [994] (глл. XVIII–XXVII[995]), датируемом II–IV веками[996]. Оно оказало «решающее влияние на формирование церковного учения по данному вопросу»[997]. Вот, например, какие строки мы можем там прочесть:

... Исаия сказал всем святым...: Разве не предсказал я вам, когда был в землях живых: „Мертвые проснутся, и те, кто в могиле, восстанут, и те, кто на земле, вострепещут от радости, ибо роса Господня их исцеление. И я сказал еще: „Ад, где твоя победа, смерть, где твое жало?

Все святые, услышав слова Исаии, сказали князю преисподней: Открой твои врата ныне, побежденный и низверженный! Ты лишился владычества своего...

И князь преисподней, видя, что дважды повторился этот голос, сказал, как бы не понимая: Кто этот Царь славы?

Давид, отвечая князю преисподней, сказал: Я знаю слова этого восклицания, ибо они те же, которыми пророчествовал я под наитием Его Духа. И теперь то, что я уже говорил, — я тебе повторяю: Господь Крепкий и Сильный, Господь Сильный в бранях, Сей и есть Царь славы, и Господь призрел с неба на землю, чтобы услышать вопли тех, кто в оковах, и освободить сыновей тех, кто были преданы смерти. И теперь, гнусный и страшный князь преисподней, открой врата твои, да войдет в них Царь славы.

Когда Давид говорил слова эти князю преисподней, Господь Величия снизошел в виде человека и осветил мрак вечный, и разрушил узы неразрывные, и помощь непобедимой силы посетила нас, нас, сидящих в глубине мрака греховного и в тени смерти грешников.

Князь преисподней, и смерть, и их нечестивые приспешники, видя это, были объяты ужасом и устрашены вместе с управителями своими, в своем собственном царстве, когда увидели ослепительное сияние яркого света и Христа, внезапно появившегося в их жилищах. И воскликнули они, говоря:

Ты нас победил. Кто Ты? Ты, Кого Господь посылает для нашего уничижения? Кто Ты, не боясь тления, непостижимым следствием Твоего величия ниспровергший наше владычество? Кто Ты, Ты великий и малый, смиренный и возвышенный, воин и вождь, чудный соперник под видом раба? Царь славы, мертвый и живой, принявший крестную смерть? Ты, Кто был мертвым в гробу и сошел живым сюда к нам? И великая тварь содрогнулась при Твоей смерти, и все звезды поколебались, и теперь Ты свободный среди мертвых, и