Скоро кое-где меж ивовой поросли показывались молодые кленки, шелестя листвой на стелющемся ветру, и даже в безветренные дни, когда над дорогой, где ездят фургоны, в воздухе, словно дым, повисает пыль, молодые клены подрагивают над водной гладью.

На одном из таких вот островков, где среди песка уже третье лето зеленела поросль, мы и разбили свой лагерь и разжигали костер; не в зеленой чаще меж тонких колышущихся ивовых побегов, а на открытом месте, прямо посреди чистейшего песка, которого в ту весну нанесло еще больше обычного; то был крохотный осколок иного мира, красиво окаймленный пеной, там и сям усеянный иссохшими черепашьими и рыбьими скелетами, такими белыми, такими сухими, словно их нарочно сушили. Мы старались не нарушить первозданность этого места, хоть частенько летними вечерами заплывали туда и ложились передохнуть на песок.

Вечер, когда мы разожгли свой последний в тот год костер, я хорошо помню, и есть этому причина. Через несколько дней ребята снова сядут за парты средней школы в Сэндтауне, мне же отправляться к Скалистым горам, чтобы первый раз в жизни учить ребятишгк в сельской школе норвежского поселка. При одной мысли, что я должен проститься с моими соратниками по играм, должен покинуть эту реку и отправиться туда, на равнину, по которой гуляет ветер да стоят ветряные мельницы, а кругом — поля кукурузы и необозримые пастбища и ничего больше, где в природе нет такой неукротимости, необузданности, не возникают острова, не поют неведомые птицы, нет мира больших рек, — у меня заранее появлялось щемящее чувство к родному краю.

Прочие наши сверстники приходили к реке просто так — ловить рыбу или кататься на коньках, приходили и уходили, но мы, шестеро, были беззаветно преданы водной стихии, нас, наверное, и сдружила-то между собой именно река. В нашу компанию входили два брата Гасслеры — Фриц и Отто; отец их, низенький немец, был портным. Среди нас братья — одному десять, другому двенадцать — были самые младшие, оба со светлыми голубыми глазами, с выгоревшими на солнце, всклокоченными вихрами, с обветренными лицами. Старший — Отто — лучше всех в школе успевал по математике и очень много читал, но каждую весну для него школы будто не существовало, его тянуло к реке, словно ей без него не обойтись. Они с Фрицем ловили жирную с маленькими рожками зубатку и продавали городским хозяйкам и столько времени проводили на реке, что и сами, загорелые, с песочно-белыми волосами, стали похожи на темную — в обрамлении песка — реку.

Был среди нас Перси Паунд, толстый, пухлощекий, веснушчатый, он набирал у мальчишек разные детские журналы с рассказами, и вечно его ловили во время урока за чтением детективов. Еще был Тип Смит, обладатель веснушек и рыжих вихров, неизменный король всех наших шутовских проделок, походка у него была какая-то шаткая, старческая, да и смех такой странный, скрипучий. Днем Тип усердно прислуживал в отцовской бакалейной лавке, и каждое утро перед школой выметал торговое помещение. Даже в свободное от работы время Тип не сидел без дела. Он неутомимо коллекционировал наклейки с сигаретных коробок и табачные этикетки; он мог часами сидеть скрючившись, визжа крохотным лобзиком. Наиболее ценное его имущество составляли несколько бутылочек из-под лекарств, где хранились зернышки пшеницы из Палестины, вода из Иордана и Мертвого моря и земля с горы Олив. Его отец приволок всю эту дребедень от миссионера-баптиста, который торговал ею, и обладать реликвиями столь древнего происхождения доставляло Типу огромное удовлетворение.

Самым высоким из нас был Артур Адаме. У него были прекрасные золотисто-карие глаза, для мальчика, пожалуй, чересчур задумчивые и печальные, и такой приятный голос, что всем нравилось слушать, как он читает вслух. Даже если он громко читал стихи во время урока, никто никогда не посмеивался. Вообще-то в школу он ходил отнюдь не регулярно. Артуру было семнадцать, а значит, ему полагалось окончить среднюю школу еще год назад, да только его вечно тянуло отправиться куда-то с ружьем. Мать Артура умерла, отец, который постоянно носился с какими-то своими делами, хотел запихнуть сына на учебу куда-нибудь подальше, лишь бы сбыть с рук: Артур же каждый раз просил подождать еще и обещал хорошо учиться. Он стоит у меня перед глазами, высокий, загорелый парень с тонкими чертами лица, вечно возвышаясь над компанией мелюзги, смеясь над нами чаще, чем вместе с нами, однако каким- то негромким, незлым смехом, так что мальчишкам, объектам его насмешек, этот смех льстил. Потом поговаривали, будто Артур еще в детстве ступил на дурной путь, и верно, мы частенько видели его в обществе сынков одного проходимца и с отпрыском старухи Фанни-Испанки, но даже если Артур и учился у них чему плохому, никогда по нему это не было заметно. Мы ходили за Артуром по пятам и, должен сказать, ни в какие нехорошие места он нас не заводил, если не считать болот, поросших травой, да жнивья. Вот именно эти ребята и были в тот вечер вместе со мной на песчаном острове.

После ужина мы рыскали в ивняке, подбирая прибившийся к берегу плавник. Собрали сколько надо, а тут и ночь опустилась. С наступлением ночной прохлады еще резче запахло водорослями. Мы с размаху бросились на песок вокруг костра и вот уже в который раз безуспешно пытались показать Перси Паунду Малую Медведицу. Сколько мы ни бились, ему не удавалось разглядеть на небе ничего, кроме Большой Медведицы.

— Вон видишь, прямо под ручкой ковша три большие звезды, посерединке такая яркая? — говорил Отто Гасслер. — Это пояс Ориона, а та, яркая, в нем пряжка.

Я подполз поближе к Отто, и снизу из-за его спины мне была видна его рука, устремленная к звезде, словно насаженной на кончик указательного пальца. По ночам братья Гасслеры ловили неводом рыбу и знали порядочно всяких звезд.

Перси надоело искать Малую Медведицу, и он снова лег на песок, подложив под голову руки.

— Вот Полярная звезда, — объявил он с довольным видом, показывая в небо большим пальцем ноги. — Если заблудишься, надо ее искать.

Мы все посмотрели на небо.

— Как вы думаете, каково было Колумбу, когда его компас перестал указывать на север? — спросил Тип.

Отто тряхнул вихрами:

— Отец говорит, раньше была еще одна Полярная звезда, и может, вот эта тоже когда-нибудь исчезнет. Интересно, как будет с нами на земле, если с Полярной звездой что случится?

Артур фыркнул:

— Будь спокоен, Отт. В наше время ничего такого не случится, можешь не бояться. Глядите-ка, вон Млечный Путь. А на нем бог его знает сколько праведных индейских душ.

Запрокинув головы, мы глядели на темную крышу мира, и каждый думал о своем. Журчание воды стало слышней. Мы не раз замечали: по ночам в речных звуках появлялось что-то мятежное, ропщущее, совсем непохожее на ее радостное дневное бормотание, как будто наша река ночью становилась глубже, стремительней. Так чередовались два этих облика: один — доброжелательный, лучезарный, другой — безутешный, несущий бездонную печаль.

— Надо же, звезды словно какие диаграммы вычерчивают на небе, — заметил Отто. — Можно почти любое геометрическое построение по ним сделать. Глянул — и будто это все что-то значит. А вдруг верно говорят, что любую судьбу можно прочитать по звездам?

— Так думают в Старом Сьете, — подтвердил Фриц.

Однако Артур только рассмеялся.

— Ну это, Фрици, если ты про Наполеона. Говорят, как только он начал проигрывать сражения, его звезда закатилась. Вряд ли звезды станут предсказывать судьбу всякому жителю Сэндтауна.

Мы начали выяснять, до сколькй кто успел сосчитать, прежде чем вечерняя звезда скатилась вниз за кукурузные поля, и вдруг кто-то воскликнул:

— Смотрите, какая луна, огромная, будто колесо!

Мы все вскочили, чтобы глянуть на луну, а она выплывала позади над обрывистым берегом. Ее, как галеон на всех парусах, несло вверх — огромное, первобытное существо, пунцовое, словно разгневанное языческое божество.

— Когда всходила такая вот красная лука, ацтек; приносили в жертву пленных на вершине своего хрома, — сказал Перси.

— Расскажи-ка, Перси! Это ведь из «Золотых времен», да? А ты, Артур, веришь этой легенде? Артур ответил, на этот раз без улыбки: — Такое вполне возможно. Луну ацтеки считали божеством. Когда отец был в Мехико, он видел камень, на котором ацтеки приносили в жертву пленных.

Мы снова улеглись вокруг костра, и тут возник новый вопрос: кто жил раньше, строители курганов[9] или ацтеки? Как только мы заговаривали про строителей курганов, остановиться уже было невозможно, вот и теперь мы наперебой высказывали разные предположения, и тут внезапно послышался громкий всплеск.

— Должно быть, крупная зубатка играет, — сказал Фриц. — Бывает, они из воды выпрыгивают, насекомых на лету ловят. Глядите-ка, какая лунная дорожка!

По воде протянулась длинная серебристая полоса, и там, где течение разбивалось о толстое бревно, полоса рассыпалась яркими искрами.

— А вдруг на дне этой старой реки зарыто золото? — спросил Фриц. Он лежал у самого костра, опершись подбородком на руку, задрав пятки кверху, точь-в-точь маленький загорелый индеец. Старший брат расхохотался. Однако Артур и не думал смеяться над вопросом Фрица.

— Испанцы считали, что где-то здесь есть золото. В здешних городах якобы золота видимо-невидимо, вот Коронадо с войском и явился сюда. Тут когда-то много испанцев было.

Перси насторожился:

— Это когда — еще до мормонов?

Все расхохотались.

— Задолго, Перси. Еще даже до отцов-пилигримов. Может, испанцы как раз у нашей реки проходили. Они всегда ходили вдоль рек.

— Интересно все-таки, откуда течет эта река? —