Чем больше отличается реальное политическое поведение от этичного, тем выше уровень насилия.

Мораль, сочетающая принципы «отцовства» и «сыновства», исключает насилие. Но как только правители и подданные отступают от нее, применение технологий насилия делается неизбежным. В Европе стало стереотипом говорить о «деспотиях Востока». Но мало кто удосужился обратить внимание на парадокс: в этих самых деспотиях эндогенный геноцид (направленный против собственного народа) был невозможен. Если правитель рассматривает подданных в парадигме «отцовства», он может быть гневливым и даже жестоким, но он не может относиться к народу как к простому механическому материалу, который можно выбраковывать, переплавлять в новые формы или просто переламывать, если он признан негодным. Вот почему тоталитаризм, невозможный в рамках восточного традиционализма, оказался возможен в эпоху модернизаций, когда отцовская забота и благоговение перед жизнью сменились технологическим отношением к обществу как механическому агрегату, который можно переделывать по новым чертежам.

В Древнем Китае власть осуществлялась на основе конфуцианской концепции ли, означающей единство этики и ритуала. Эта концепция исходит из того, что в области морали личные творческие импровизации всегда оказываются сомнительными: мораль исключает гордыню личного творчества, которой обуреваем европейский человек, стремящийся к идеалу сверхчеловека (супермена). Ритуал закрепляет в множестве писаных и неписаных правил эталоны должного поведения, демонстрируемые в специальных обрядах. Обрядовые функции возлагались не только на правителей, но на всех выступающих в «отцовской» роли – всех глав семей и патронимии, приобщающих своих подданных и домочадцев к образцам должного поведения.

Таким образом, принцип «отцовства» пронизывает все формальные и неформальные явления власти, делающие общество управляемым, а поведение – предсказуемым. Все главы семейств выступают своего рода соучредителями всепроникающих институтов отцовской власти. Младшим, для того чтобы приобщиться к ней, необходимо не соперничать с отцами, а просто набраться терпения и подождать, когда сами станут отцами, и поскольку это ожидание предстоит им не в роли отторгнутых или презираемых маргиналов, а в роли пестуемых сыновей, то оно не является таким тягостным, как это может показаться со стороны. В восточном обществе по-своему действует принцип не либерального государства, «умывающего руки» во всех тех случаях, когда речь не идет о каких-то эксцессах, а социального государства, не стесняющегося отцовской заботы. Здесь нет деления на своих и чужих, а есть лишь деление на старших и младших. Эта отцовская сентиментальность власти, которой до всего есть дело, может показаться весьма обременительной для людей, тяготящихся любой опекой и предпочитающих рассчитывать только на собственные силы.

Вопрос в том, каков процент таких людей в обществе? Принадлежат ли они к меньшинству или к большинству? И каковы их моральные практики: какова та цена, которую предстоит уплатить обществу в случае предоставления им полной свободы?

Если предположить, что социально самостоятельных, способных полагаться только на свои силы в обществе окажется меньшинство, то как быть? Пожертвовать интересами большинства во имя свободы меньшинства? Как известно, некоторые российские демократы не только изъявляют свою готовность на это, но даже не останавливаются перед тем, чтобы объявить неприспособленное к «свободному рынку» большинство обреченным на постепенное вымирание. Ясно, что такое отношение к презираемому большинству делает неизбежным тяжелые деформации в политике: неуважительное отношение к большинству и двойные стандарты – применительно к «избранным» одни, к обреченным, к несвоим, – другие. Некоторые представители «демократической» публицистики не стесняются на всю страну заявлять, что настоящие демократические порядки к нам в страну придут лишь тогда, когда большинство, испорченное опытом коммунизма, просто вымрет.

Тогда напрашивается мысль: не собираются ли они, прямо или косвенно, помочь этому процессу – во имя приближения светлого демократического будущего? Мы сегодня наблюдаем, как ломка очередной модернизации и связанные с нею селекции населения снова приближают общество к опаснейшей грани, за которой практика геноцида может оказаться возможной. Восточный принцип нетехнологического, немодернизаторского отношения к обществу, исключающий подобную селекцию, может многим из нас показаться антиисторичным, закрывающим перспективы обновления, но государственный политический геноцид он, во всяком случае, исключает.

Не меньшее значение имеет и вопрос о нравственной цене, которой оплачивается в том или ином обществе свобода самодеятельного меньшинства. Выше уже отмечалось, что современный западный «экономический» человек своими лояльными социальными качествами обязан не частнособственническими мотивами как таковыми, не так называемому «разумному эгоизму», а неформальному давлению моральной и культурной традиции. Вне этой традиции «экономический» человек очень быстро вырождается в предельно коррумпированного типа, не считающегося ни с какими нравственными заповедями и социальной ответственностью. И чем сильнее, перед лицом такого типа большинство дискредитируется как отсталое и недостойное сочувствия, тем значительнее алиби получает этот тип и тем бесцеремоннее становится его поведение.

Подведем итоги. Главные опасности и издержки в политике со стороны власти вытекают из нарушения принципа отцовской любви. В данном случае она означает не столько соответствующие эмоции как таковые, сколько отношение к обществу как к единой семье, где каждый имеет право на заботу и защищенность. Издержки этого принципа известны: «отцовская опека» там, где она может казаться весьма тягостной и неуместной, всеобщее торможение личной инициативы – в особенности у тех, кто разделяет участь опекаемых сыновей, а не опекающих отцов.

Теперь обратимся к деформациям, связанным с нарушением принципа «сыновьей почтительности». Сыновья почтительность означает особое отношение к историческим срокам: умение подождать своего часа, терпение. Сын не может конкурировать с отцом и оспаривать его прерогативы – он должен ждать, когда настанет его срок выступать в такой же роли. Если массовая психология западных демократий в основном выражается в историческом нетерпении – в желании поменять свою жизнь, удовлетворить свои требования немедленно, то массовая психология восточного социума воплощается в исторической терпеливости. Терпение выступает не только в качестве морального принципа, но и в качестве исторического. Ссылка на древность, на обычай является на Востоке важнейшим методом легитимации тех или иных институтов и актов власти. На Западе предпочтение, как правило, отдается современному