результаты исследований по экспериментальной экономике говорят о том, что поведение индивидов не всегда соответствует модели, построенной на основе “проблемы безбилетника”, а работа Фрэнка (1988) дает тому многочисленные подтверждения и содержит модель такого поведения.
Цитированная выше литература, а также содержание предыдущих глав, посвященных человеческому поведению, говорят о том, что мотивация человека гораздо сложнее той, которая предусмотрена простой моделью ожидаемой полезности. В главе 3 мы также подчеркивали то обстоятельство, что при определенных условиях такие черты поведения, как честность, неподкупность и поддержание своей репутации дают выигрыш в строгих рамках модели максимизации личной выгоды. Но многое еще нуждается в объяснении. У нас просто нет убедительной теории в рамках социологии знания, которая объяснила бы эффективность (или неэффективность) организованных идеологий или выбор, который делается в тех ситуациях, когда честность, неподкупность, упорный труд или голосование приносят проигрыш.
Частичными объяснениями могут служить модель двойной полезности Ховарда Марголиса (1982), упомянутая в главе 2, и идея Роберта Сагдена о том, что обычаи приобретают моральную силу. Марголис утверждает, что индивиды обладают не одной, а двумя функциями полезности: S-предпочтения, описываемые обычной функцией личных интересов, и G-предпочтения, имеющие чисто социальный характер (ориентация на интересы группы). Марголис пытается эмпирически обосновать свое утверждение, предлагая модель, в которой личным и групповым интересам приданы определенные веса, и исследуя условия, при которых веса меняются. Сагден считает, что обычаи приобретают моральную силу, когда им следуют почти все члены общества. В этом случае каждый индивид заинтересован в том, чтобы все, с кем он общается, следовали обычаю, при условии, что он также соблюдает данный обычай. В результате, согласно Сагдену (1986, с. 173), возникает “мораль кооперации”.
IV
Теперь мы можем свести воедино и подытожить то, что говорилось выше. Способы переработки информации человеческим сознанием не только являются основой существования институтов, но и ключом к пониманию того, каким образом неформальные ограничения выполняют важную роль в формировании набора выборов в кратко- и долгосрочной эволюции общества.
В краткосрочном плане культура определяет способы переработки и использования информации индивидами и, следовательно, может влиять на конкретное содержание неформальных ограничений. Обычаи, как и нормы, привязаны к определенной культуре. Однако существование норм ставит некоторые еще не ясные вопросы. В чем принципы развития или исчезновения норм — например дуэли как способа решения спора между людьми знатного происхождения?
Даже не имея полного объяснения существованию социальных норм, в рамках теории игр мы можем моделировать нормы, ориентированные на максимизацию личной выгоды. Иными словами, мы можем исследовать и эмпирически проверить, какие виды неформальных ограничений, скорее всего, создадут кооперативное поведение и как предельные изменения этих ограничений повлияют на характер игры в направлении увеличения или уменьшения сотрудничества между людьми. Этот подход может позволить нам лучше понять развитие более сложных форм обмена, таких, как ранняя стадия эволюции финансовых рынков.
Подход с точки зрения трансакционных издержек также выглядит перспективным для изучения неформальных ограничений. Хотя непосредственно наблюдать неформальные институциональные ограничения невозможно, но зафиксированные на бумаге контракты, а иногда и фактические издержки трансакций, дают косвенные свидетельства об изменениях в неформальных ограничениях. Резкое падение кредитного процента на рынке капитала в Голландии в XVII веке и в Англии в начале XVIII века свидетельствует о повышении защищенности прав собственности вследствие эффективного взаимодействия разнообразных формальных и неформальных институциональных ограничений. Например,
Интересное приложение теории игр к этому вопросу содержится в работе Джона Вейтча
контроль за выполнением контрактов усилился благодаря возникновению неформальных кодексов поведения, которые включали остракизм по отношению к тем, кто нарушает соглашения. Установившаяся практика позднее была закреплена формальными законами3.
Во многих случаях очевидна также большая роль правил, налагаемых на себя индивидом, в ограничении максимизирующего поведения. Мы недостаточно понимаем причины, побуждающие индивида принимать на себя такие правила, но их значение в процессе принятия решений часто можно увидеть благодаря эмпирическому изучению предельных изменений в издержках выражения убеждений. Такой анализ помогает объяснить значение субъективных мнение в принятии решений. Если функция спроса имеет отрицательный наклон (то есть чем ниже издержки выражения убеждений, тем сильнее влияние убеждений на выбор) и формальные институты позволяют индивидам выражать свои убеждения с низкими издержками, то тогда субъективные предпочтения индивидов действительно начинают играть важную роль в выборе. Голосование, иерархии, разрывающие связь “принципал — агент” в законодательных органах, пожизненное пребывание судей в должности — это формальные институциональные ограничения, снижающие издержки поведения в соответствии с убеждениями индивида.
Невозможно понять ход истории (и состояние современных экономик), не признавая центральную роль субъективных преференций в контексте формальных институциональных ограничений, которые позволяют нам выражать наши убеждения с нулевыми или очень незначительными издержками. Идеи, организованные идеологии и даже религиозный фанатизм играют очень важную роль в формировании обществ и экономик.
Массу примеров тому дает экономическая история США в XIX веке, о чем говорилось в главе 1. Если проследить историю и последствия движения за освобождение негров, или проанализировать причины, по которым решения членов Верховного суда становились формальными законами, или разобраться в организации, практике и законодательных инициативах сторонников единой валюты (“гринбэков”), представителей крупных и мелких фермеров, то мы увидим, что все эти исторические факты и процессы можно понять только в контексте субъективных убеждений и намерений “актеров”, действовавших в рамках формальных институциональных структур. Они изменяли цену, которую индивидам приходилось платить за свои убеждения, и потому давали возможность индивидам сделать эффективный выбор[10].
В первом случае религиозный пыл борцов за освобождение негров, побудивший их к созданию политической организации, вместе с растущим убеждением северян в аморальности рабства и с результатами выборов 1860 года привели к Гражданской войне и отмене рабства (Фогель, 1989). Во втором случае право пожизненного занятия должности защищало судей от давления групп интересов и позволяло — даже поощряло
к тому, чтобы голосовать согласно своим убеждениям. Их убеждения исходили из субъективной оценки дел, которые они рассматривали. Начиная от суда под председательством Маршалла (1801–1835) до суда, возглавляемого Ренкуистом, судьи толковали и вновь толковали один и тот же набор правил. Но в дальнейшем решения Верховного суда развернулись на 180 градусов, потому что субъективные мнения судей изменились. Третий пример отражает настойчивое убеждение фермеров, что они несут убытки из-за денежной политики правительства, из-за работы железных дорог, элеваторов, банков и т. д. Следуя своим убеждениям, фермеры создали политические организации с тем, чтобы добиться изменений в законодательстве сначала на уровне штатов, а затем, через Популистскую и Демократическую партии, и в Конгрессе.
Что определяет цену, которую люди платят за то, чтобы выражать свои убеждения и следовать им в жизни? Мы мало знаем об эластичности этой функции и об ее сдвигах, но у нас достаточно свидетельств о том, что эта функция имеет отрицательный наклон и что цена за действия согласно своим убеждениям часто бывает низкой (а убеждения, следовательно, имеют большую значимость) во многих институциональных рамках.
Долгосрочные последствия переработки информации, лежащей в основе неформальных ограничений, с помощью культуры состоят в том, что она (переработка) играет важную роль в постоянной эволюции институтов и тем самым связывает настоящее с прошлым. Мы еще далеки от возможности разработать точную модель культурной эволюции (попытки решения этой задачи содержатся в книгах
