Ганс, сгорбившийся на пассажирском сиденье, открыл было рот, но я метнул на него холодный взгляд, и он промолчал. Мы не обменялись ни единым словом до Орлеанских ворот, там я остановился перед первым же входом в метро, который увидел, и скрестил руки на руле в ожидании, когда он выйдет.
— Мор, — пробормотал он, — я… я наговорил тебе глупостей, первое, что пришло мне в голову…
Я молчал.
— Это правда, Мор, ведь я даже не знаю, кто он, этот парень…
— Этот парень был моим братом.
Он поперхнулся. Сзади просигналила машина.
— Выходи.
Его ответ утонул в какофонии, которую снова устроила остановившаяся за мной машина, и он с сожалением вышел, тихонько закрыв дверцу. Перед тем как тронуться, я отметил про себя, что на его лице нет следа от пощечины. Хоть это хорошо.
Я взглянул на часы. Шесть часов вечера. Мануэла должна быть дома. Если повезет, она сможет, пожалуй, быстро отвезти меч в университетскую лабораторию Жюсье и установить дату изготовления эфеса.
Я поехал в сторону театра «Одеон» в надежде, что моя коллега будет пребывать в «благожелательной фазе», как она выражается. В противном случае моя карма ничего не стоит.
3
— Об этом не может быть и речи, Морган! У меня дел выше головы.
— Мануэла, — умолял я, вскочив с кресла с пестрой обивкой и следуя за ней по комнате. — Клянусь, это в последний раз.
— То же самое ты говорил мне два месяца назад.
— Помоги мне, и ты не пожалеешь. Я не останусь в долгу, обещаю.
Она прислонилась к книжной полке, которая, казалось, вот-вот обрушится от тяжести наваленных комиксов, и надула губки.
— Как те два ужина, которые ты отменил из-за гриппа, столь же тяжелого, сколь и мифического?
Несмотря на великолепную фигуру, которая, правда, не была видна под ее бесформенным пуловером из индийского хлопка, взлохмаченные волосы, окрашенные хной, и десяток колье из фальшивого жемчуга, Мануэлу нельзя было назвать обольстительной женщиной. Некрасивое лицо, глаза навыкате, скошенный подбородок, пухлые щеки и тоненький голосок, от которого не отказалась бы какая-нибудь торговка.
— Второй раз дело было не в гриппе, а в пустом кармане.
— Знаешь, Морган, поищи другую дурочку.
— Мануэла… Абсолютно необходимо, чтобы какой-нибудь специалист определил возраст этого меча, от этого, возможно, зависит моя карьера.
— Металл не датируют, Морган. Чао!
— Я хочу датировать костяную рукоятку.
— Очаровательно…
В отчаянии я схватил ее за плечи и словно невзначай прижал к себе… Можно было подумать, что она вылила на себя целый флакон духов с запахом каких-то растений, известных только ей одной.
— Мануэла… — прошептал я самым нежным голосом, на какой только был способен. — Я не шучу. Если ты определишь для меня ее возраст, я не смогу ни в чем тебе отказать.
— Правда ни в чем?
— Ни в чем.
Она прижалась ко мне с хищной улыбкой, и я ее оттолкнул.
— Никогда!
Она села на край стола, разглядывая свои ногти.
— В таком случае тем хуже. До свидания, Морган.
— Мануэла… Проси у меня все, что хочешь, но только не это!
— Это или ничего. У тебя есть пять секунд. Одна… две…
— Согласен!
Ее лицо озарилось широкой улыбкой.
— Но я хочу получить результат завтра.
— Что?
— Завтра! — повторил я. — У тебя есть пять секунд.
— Отлично! — выпалила она. — Я жду тебя в «Мисти» в пятнадцать часов.
— Спасибо, Мануэла! Услуга за услугу.
— Ну, знаешь… Где этот твой кусок железа?
Я достал из рюкзака тщательно завернутый меч и положил его на стол.
— Будь с ним осторожна.
— Не беспокойся.
Я направился к двери, радуясь тому, что избавился наконец от запаха марихуаны, который не могли перебить даже цветы и благовонные травы, расставленные во всех концах тридцатиметровой комнаты.
«Эта женщина сумасшедшая!» — неизменно твердил Этти, когда речь заходила о моей коллеге. И он не ошибался. Бедняжка боготворила моего брата (так же как и индийские рестораны, индийские сари, индийских богов и все то, к чему она могла отнести слово «индийское», включая лето), а он избегал ее как чумы. Но одно было бесспорно: Мануэла — профессионал, не имеющий себе равных, а именно это сейчас было для меня важнее всего.
Простояв полчаса в пробках, я добрался до родных пенатов с таким чувством, что не спал лет пять.
— Осторожно, мсье Лафет, — крикнула консьержка из своей каморки. — Я только что натерла лестницу воском!
— Спасибо, мадам Ризоти.
Я одолел ступени с таким трудом, словно мой рюкзак весил килограммов пятнадцать, и достал из наружного кармана ключи. Едва я успел закрыть за собой дверь, как мои барабанные перепонки пробуравил телефонный звонок.
— Алло? Кати? Нет, просто немного устал. Сегодня вечером? Мне бы не хотелось, у меня много работы. Созвонимся, когда все немного утрясется? Я тоже. Приятного вечера.
Я положил трубку и с глубоким вздохом облегчения упал на диван. Меньше всего сейчас я хотел оказаться в компании с неисправимо романтичной особой, какой была Кати. Она принадлежала к тем женщинам, для которых «нет» означало «да», а слова «мимолетная интрижка» — «я буду любить тебя вечно». Как-то в субботу вечером я подцепил ее в Лувре, думая избавиться от нее после первой же ночи, но вот уже два месяца мы видимся по два раза в неделю. Каждый раз, когда я говорю ей, что не испытываю к ней никаких чувств, она начинает рыдать, и все кончается тем, что мы оказываемся на диване.
— Паршивый денек, — сказал я Этти, который улыбался мне с фотографии, стоявшей на журнальном столике.
Я стянул с себя майку, швырнул ее на ковер, покрывавший весь пол, и потер виски, в которых стучала кровь.
Брат выразил бы недовольство при виде разбросанного по квартире грязного белья, бесцеремонно затолкнул бы меня в душ, а сам отправился бы на кухню готовить одно из своих замечательных карри. Но его здесь больше не было, поэтому я расположился на диване, бросив майку на пол, и решил заказать себе пиццу, потому что, ко всему прочему, забыл купить что-нибудь поесть.
Я выкурил сигарету, потом вторую, поджег от нее третью и отправился в ванную. Встал под душ и тут
