до центра города. Таким же путем могут пройти и штурмовые отряды. Ночью захватывать опорные пункты, днем их отстаивать, следующей ночью развивать успех. Так мы добьемся максимальных результатов при минимальных потерях.
— Что ж, я подумаю об этом, — сказал Потапов. — Как дела на побережье?
— Успех в сторону Мысхако позволяет создать второе окно для грузопотоков. Выхожу в Алексино, буду строить причал. Завтра пятьдесят пленных румын будут днем чинить пристань рыбозавода…
— Ко мне есть претензии?
— Да, товарищ полковник. В моем распоряжении нет подчиненных.
— Да поймите, Цезарь Львович, не могу я снять с фронта ваших людей!
— Двести человек не делают погоды в многотысячном гарнизоне.
— Делают! «В десанте и один воин» — не ваши ли слова? А тут двести воинов. И каких! Они же как цемент.
Это был больной вопрос. Значение и роль этих двухсот среди восьми- или даже десятитысячного гарнизона плацдарма определить вовсе не просто. Существование на плацдарме далеко еще не стало бытом. Буден не было. Каждый день отличался от предыдущего, каждый был неповторим: противник еще не исчерпал средств, которыми надеялся подавить защитников Малой земли. Армады самолетов, массированные танковые атаки, многочасовые артобстрелы, психические атаки автоматчиков… И все это на небольшом пространстве. Здесь даже обстрелянным немудрено было растеряться. Здесь только куниковцы и не терялись. Они были даже не столько надежнейшим резервом, сколько примером хладнокровия, презрения к смерти и высочайшего чувства долга.
Лично для него нахождение отряда на передовой было тяжело вдвойне: днем он по-прежнему участвовал в боях, кроме того, планировал свои действия как старшего морского начальника на плацдарме, а ночью у береговой полосы осуществлял намеченное днем.
…Они еще немного поговорили об использовании обещанных командованием танков, и Куников поднялся:
— Разрешите идти, товарищ полковник?
— Да вы же на ногах не стоите! Поспите немного, я велю, чтобы вас не будили хотя бы пару часов.
— Спасибо, но это совершенно невозможно.
Ночь он провел на берегу, принимая транспорты и стремясь подавить яростный фланкирующий огонь противника, препятствовавшего приему судов.
Днем 7 февраля части десанта продолжали бои за расширение плацдарма. К исходу дня бои шли на Красноармейской улице Новороссийска, на Суджукской косе и на мысе Любви. Последнее существенно облегчало ночную высадку. За день было уничтожено 4 танка и 2 самоходно-артиллерийские установки.
Ночь на 8 февраля Куников снова провел на берегу, принимая сейнеры и катера и обеспечивая погрузку раненых. Противник по-прежнему обстреливал берег.
В эту ночь погиб один из тех, с кем был пройден весь боевой путь, — москвич Леня Хоботов. Их всего трое оставалось — тех, кто был с самого начала в 14-м отряде водного заграждения: Куников, Маша Виноградова и Леня Хоботов…
Подавленный известием, Цезарь под утро появился на медпункте в районе рыбозавода. Здесь было много раненых, некоторые получили ранения при высадке, не успев вступить в бой. Врачи сестры оказывали им первую помощь, готовили е отправке. Среди медицинского персонала Куников увидел Машу Виноградову.
Осведомившись о количестве раненых, он подозвал ее:
— Почему ты здесь? Идём, твое место при отряде.
Они вышли, и Куников сказал:
— Леня Хоботов погиб…
Виноградова споткнулась, приостановилась. Куников шел дальше, глядя в сторону Суджукской косы. Светало. Небо становилось серым. Над головой заныли немецкие самолеты, сбросили бомбы. Сзади рвануло, оба оглянулись: крупнокалиберная бомба топала прямо в блиндаж медпункта, откуда Куников только что забрал Машу…
8 февраля отряд спецназначения продолжал сражаться в рядах защитников Малой земли. Куников, руководя боевыми действиями отряда, в полной мере выполнял функции старшего морского начальника. В этот период задача в значительной степени состояла в том, чтобы неизвестно откуда достать бревна, доски и гвозди для ремонта и строительства причалов. Береговую полосу нужно было не только оборудовать, но и охранять. Он знал своих великолепных помощников — Котанова, Старшинова, — верил им и все же предпочитал видеть все собственными глазами. В конце концов, работа теперь была сродни его мирной профессии, а в этом он, инженер и хозяйственник, не имел себе равных. И он шагал по берегу из конца в конец под вой снарядов и бомб, не пригибаясь, по едва заметным тропкам, проложенным через минные поля, днем и ночью, во тьме и под предательским светом прожекторов. Он успевал всюду, и его лаконичные указания никогда не бывали лишними.
Одна из последних фотографий Куникова. Он снят в полуанфас. Шапка с опущенными ушами. Ватник застегнут на все пуговицы, кроме верхней. Лицо твердое, осунувшееся, бесконечно усталое. Печальные складки у доброго рта: слишком много потерь. Лицо человека, который все знал, все мог понять, а в свое время и простить, но который теперь судил о людях и их поступках вынужденно жесткими мерками войны. Отсюда его грусть, отсюда и непреклонность. На войне как на войне.
Это поразительная фотохарактеристика. Но в военное время для военной газеты нужно нечто менее сложное и более очевидное…
— Цезарь Львович, вы же сами газетчик, вы понимаете, что нужно сейчас газете…
Куников устало улыбнулся и ушел в блиндаж. Спустя минуту он появился. Уши ушанки были подняты и аккуратно завязаны, вокруг ватника затянут ремень, на ремне слева кинжал, справа пистолет, на груди автомат, лицо сосредоточенное и спокойное, взгляд устремлен повыше объектива, повыше голов репортера… «Снимайте меня, дружище, поскорее и отпустите к моим заботам».
И все-таки хорошо, что оно есть, это фото. Потому что оно — удивительный по законченности моментальный портрет солдата-гражданина. Оно олицетворяет мирного человека, которого заставили воевать.
«Герои не умирают…»
Это лишь звучная фраза. Умирают герои. Память о них — благодарная, святая память — не умрет, будет жить вечно. И в этом — великий смысл человеческого бессмертия.
М. Виноградова — В. Никитину:
«…Хочу сообщить вам о большой утрате. Погиб майор Куников. Это случилось при мне, в самое последнее время. Когда сформировали отряд, я попала вместе с ним. Выполнили свою задачу, и нас сняли с передовой. Ночью он пошел принимать танки на «Косу» и подорвался на немецкой мине. Он шел под снарядами, и один из них, попав на минное поле, взорвал мину. Осколок очень маленький, но поранил кость и ее же осколками нанес ранения в области поясницы. Это случилось около трех часов ночи, а в четыре я пришла к нему, он находился в двух километрах от штаба. Перевязала его, переодела в чистое белье и эвакуировала в госпиталь (в Геленджик. — П. М.). Там сделали ему операцию.
Он был очень плох, а я у него все время сидела. В памяти бывал редко, а больше бредил — ругал, командовал…
14-го его хоронили. Была вся база…»[21]
