Великий князь старался выдавать себя за человека, мало знакомого с наукой, и посещая классы вверенных ему военноучебных заведений, часто говорил: «Ученость не мое дело». Этим он делал уступку времени, когда все начальство дичилось образованных офицеров, помня о декабристах. (Как видно из этого, кроме прямого вреда, их восстание принесло и косвенный, растянувшийся на годы.) Однако при этом Михаил Павлович много сделал для образования молодых людей, понимая, что армия без этого не может существовать: создавал условия для поступления в академию, заботился о кадетских корпусах, об артиллеристах и инженерах, которым больше всего требовались знания в науках.

Один из любимцев великого князя, офицер Л.-гв. Преображенского полка Гавриил Петрович Самсонов, восхищался даже его строгостью: «Великий князь Михаил Павлович был примером для всех и во всех отношениях. Кто не знал его доброго сердца, его справедливого отношения к старшим и младшим, и, наконец, его безграничной и непоколебимой преданности своему монарху! Строго держал нас великий князь, всех взыскивая за самые незначительные провинности, и в особенности со своих любимцев, чтобы все знали, что на службе любимцев нет и не должно быть. Мне, как любимцу, попадало очень часто и я за это очень благодарен…

Никто не обсуждал его распоряжений — так беззаветно мы ему верили, и такую любовь к себе поселил он среди нас своими поступками. Правда, если великому князю приходилось сознавать свою ошибку, он немедленно ее исправлял, отнюдь не признавая себя непогрешимым».[72]

Строгость великого князя часто бывала напускной. В царствование Николая I умение сделать подчиненному свирепый разнос считалось необходимым для начальников всех рангов. Михаил Павлович, с одной стороны, отличался добротой и веселостью, с другой — имел обостренное чувство долга, и бывало, что по служебной необходимости ему приходилось по-актерски разыгрывать вспышки начальственного гнева. Об это знали только наиболее близкие люди, которым он доверял и открывался. Преображенец Самсонов приводит такой случай, происшедший в 1834 году, когда еще будучи подпрапорщиком гвардейской школы, он был приглашен великим князем во дворец обедать, кататься на лодке по каналам сада и развлекать дочь Михаила Павловича: «Вскоре доложили великому князю, что приехал вытребованный им командир учебного саперного батальона, который накануне занимал караулы, и мы отправились в кабинет. Выходя к этому полковнику, великий князь сказал мне:

— Посмотри, как я его распушу!

И действительно, распушил так, что у бедного немца (полковник был немец, фамилии его я не помню) коленки затряслись. Указав на найденные беспорядки, великий князь, возвышая постепенно голос, закончил свой выговор словами:

— Да я вас, милостивый государь, пошлю туда, куда Макар телят не гонял, куда ворон костей не заносил! Извольте идти.

Перепуганный полковник от страха едва двери нашел.

— Каково я его отделал? — спросил меня, смеясь, великий князь.

Мне было очень жаль полковника, и у меня невольно сорвалось с языка:

— Слишком сильно. Он, бедняга, едва на ногах устоял.

Его высочество строго посмотрел на меня, показал пальцем на язык и внушительно мне погрозил».[73]

Штаб-офицер Учебного саперного батальона в 1826–1828 гг.

Лейб-егерь Степанов, еще один любимец, писал столь же восторженно: «Кто видел его только перед фронтом, в исполнении обязанностей, тот его боялся, кто знавал его ближе, тот уже не боялся, а кому случалось быть в частных сношениях с великим князем, тот не мог его не полюбить. Вообще во всем его существе являлось полнейшее отсутствие всякого эгоизма. Вся жизнь его, с немалою долею огорчений и несчастий, посвящена была неусыпным трудам, и физическим, и моральным, работе для всех, для службы, но не для себя… У Михаила Павловича была не простая страсть к фронту, а высокая страсть к точному исполнению своих обязанностей; он хвалился тем, что он первый и самый верный подданный своего государя; он говаривал, что он метла, которая выбрасывает все дурное, что его обязанность состоит в неуклонном доведении вверенных ему частей до такого состояния, чтобы государь видел только хорошее, чтобы государь был доволен. „Пусть меня ненавидят — и обожают государя“, — говаривал он».[74]

Великий князь Михаил Павлович в санях. Акварель А. Заранека. 1843 г. Ошибочно считается портретом Николая I

Вне службы, в кругу своих приближенных или молодежи, великий князь был прост, доступен, добродушен, сыпал шутками и каламбурами, а выходя на службу, словно делался другим человеком. Как-то раз он вместе с генералом П.П. Ланским возвращался из-за границы, и поэтому оба были одеты в штатское платье. В то время русским военным полагалось всегда и везде быть только в форме, чтобы ни на минуту не забывать о своей принадлежности к военному сословию и беречь честь мундира. У офицеров единственными неформенными вещами были только домашний халат с мягкими туфлями, шароварами, колпаком или феской, и охотничий костюм. Выходная одежда — круглая шляпа, фрак или сюртук, жилет, панталоны — носились только в частных заграничных путешествиях. Историограф великого князя Божерянов пишет: «Великий князь Михаил Павлович ехал в экипаже с генералом Ланским, приветливый и веселый. На пограничной станции они должны были оба надеть военную форму. Генерал Ланской переоделся скорее и ожидал великого князя в комнате, куда его высочество пришел в военном сюртуке с фуражкою в руках. Подойдя к зеркалу, великий князь раскланялся и сказал: „Прощайте, Михаил Павлович'. После этих слов он тотчас поднял плечи, нахмурил брови и уже оставался таким, каким его знало большинство в России».[75]