Санкт-Петербург, несмотря на войну, жил спокойной жизнью. О войне напоминали частые передвижения войск и их изменившийся внешний облик. Форма одежды с 15 апреля была назначена походная. С улиц города пропали яркие мундиры с цветными лацканами, белые кирасирские колеты. Нижние чины несли службу в шинелях, офицеры в сюртуках, каски носили без султанов. В мае у офицеров появились невиданные доселе походные шинели солдатского образца, с золотыми или серебряными погонами. Невские батареи стали новой достопримечательностью города. Вечерние увеселительные поездки столичной публики на Крестовский и Елагин острова стали называть поездками на Невские батареи. В обществе царил патриотический подъем, по рукам ходили стихи Василия Алферьева «На нынешнюю войну», самый удачный куплет, высмеивающий планы Англии по расчленению России, был у народа на устах:

Жители Петербурга верили в неприступность Кронштадта, но их всегдашнее спокойствие, по свидетельству современников, было напускным, за ним скрывалось постоянное чувство опасности.

Тютчев в эти же дни писал: «…когда на Петергофском молу, смотря в сторону заходящего солнца, я сказал себе, что там, за этой светящейся мглой, в 15 верстах от дворца русского императора, стоит самый могущественно снаряженный флот, когда-либо появлявшийся на морях, что это весь Запад пришел высказать свое отрицание России и преградить ей путь к будущему, — я глубоко почувствовал, что все меня окружающее, как и я сам, принимает участие в одном из самых торжественных моментов в истории мира».[237]

Эскадра адмирала Ч. Непира пробыла у Красной Горки до 23 июня, отыскивая мины, делая промеры, но ни одно вражеское судно не приближалось к русским батареям ближе 6 верст. Донеся своему правительству о невозможности атаковать Кронштадт без поддержки сухопутных войск, Непир отвел свои корабли. Обе стороны переоценивали силы друг друга. «Союзники» боялись русских береговых укреплений, не подозревая, что они, за исключением Кронштадта, гораздо слабее, чем можно подумать, и не готовы к правильной осаде. Русские преувеличивали численность морской пехоты противника и на случай десантов держали на Финском заливе много войск, нужных в других районах, в том числе всю гвардию.

Обстрел Бормазунда англо-французской эскадрой. Рис. 1850-х гг.

Французский морской пехотинец. Рис. 1852 г.

Для того чтобы хоть как-то оправдать перед свой поход в русские воды и хоть чем-нибудь ознаменовать морскую кампанию 1854 года на Балтике, союзная эскадра решила блокировать Аландские острова и взять укрепление Бормазунд. Еще 9 июня небольшой английский отряд кораблей самовольно атаковал форт. Гарнизон, подпустив врага на близкое расстояние, удачно обстрелял из орудий все три корабля, произведя на них пожар и ряд повреждений.

26 июля англо-французский флот блокировал Аландские острова, высадил десант и осадил укрепление Бормазунд. Гарнизон, отрезанный от большой земли, мужественно оборонялся, разрушая артиллерийским огнем все осадные работы противника и нанося англо-французам немалый урон. К 22 августа огонь всей армады кораблей и французской морской пехоты генерала А. Бараге д’Илье сумел разрушить большую часть укреплений и гарнизон, до конца выполнив свой долг, сделав все возможное, сдался. 2 сентября неприятельский отряд покинул Аланды, и там снова утвердилась русская власть.

Взятие Бормазунда, который не имел большого стратегического значения, который сразу же был фактически возвращен русским, ничего не принесло союзному флоту на Балтийском море, но оно стало единственным его успехом за все лето. Союзники после этого пытались представить слабое Бормазундское укрепление с небольшим гарнизоном как первоклассную русскую крепость, чтобы в глазах общественности придать смысл своему безрезультатному плаванию.

Вид побережья в Петергофе. Худ. Л.Х. Фрикке. 1848 г.

В августе гвардейские полки с побережья были стянуты к Петербургу. Присутствие вражеского флота вблизи Северной столицы постепенно сделалось привычным и уже не вызывало страха. Жизнь шла обычным чередом, Петергоф и Ораниенбаум, как всегда, наполнялись дачниками. Жители специально