Помимо строго расписанных дел ежедневно имелись и дополнительные развлечения, чтобы не слишком докучало одиночество. Через день — зарядка аккумуляторных батарей с переброской парусов из форпика в каюту и обратно. Эта работа чередовалась, также через день, с запуском двигателя на 15–20 минут, чтобы не забывал, для чего служит. Заодно генератор улучшал самочувствие аккумуляторных батарей.

Любые дела — плановые и дополнительные — прерывались ежечасно для проверки курса, парусов, погоды, силы и направления ветра, состояния горизонта. Так получалось, что после окончания всех дел наступали сумерки. Еще астронавигация, огонь на топе — и я совершенно свободна. Можно было, сидя над примусом, размышлять о моем нелегком пути к славе. После обильного ужина я могла вообще бездельничать, если только не было нужно еще что-то делать.

Свободным оставалось только воскресенье. Однако довольно быстро я сообразила, что еще одна проверка навигационных приборов — не работа, поэтому и в воскресные дни одиночество меня не особенно мучило.

Североатлантический пассат способствовал быстрому и упорядоченному плаванию. Только в первые шесть дней после выхода из Лас-Пальмаса он крутился между северо-восточным и северо-западным направлением. Но поскольку я решительно спускалась к югу, в сторону островов Зеленого Мыса, в чем мне помогало Канарское течение, плавание было приятным и быстрым. Сила ветра не превышала четырех баллов по Бофорту, на безоблачном небе светило солнце, временами голубизну над головой разнообразили белые барашки. Голубизна моря была менее приятной — волнение было больше, чем сила ветра. Этому отлично помогало течение: волны шли с двух или трех сторон, раскачивая «Мазурку» с кормы на нос, с левого борта на правый. Авторулевой выводил непрерывную синусоиду и, как показала астронавигация, удерживал яхту вопреки видимости на заданном курсе. Желая облегчить работу авторулевому, на шестой день плавания я уменьшила поверхность грота. Тенденции «Мазурки» к приводке на ветер прекратились, а авторулевой перестал сопеть от усилия.

Но чтобы я не вообразила, что плавание заключается всего лишь в преодолении пространства под теплым ветром и солнцем, в последний день марта сошел с ума мой зарядный агрегат. Послушно заряжался часа два, а потом вдруг молниеносно наполнил яхту выпускными газами. Я выключила проказника, проветрила помещение и проверила, что произошло. И ужаснулась: за коллектором лежал в масляном картере ровненько разрезанный, словно бритвой, выпускной шланг. Что делать, запасного ведь у меня нет?!

Вечером сразу же пожаловалась Гдыне-Радио, что у «Мазурки» новая авария. Плита — мелочь, наше сотрудничество с «Ипполитом» складывалось на основе полного взаимопонимания. А бездействующий зарядный агрегат — огромное несчастье: это отсутствие энергии для освещения, ходовых огней, электроники и, самое главное, радиотелефона. Наивная! Позже я плыла с таким же несчастьем двадцать дней и все было хорошо. Пока же я просила Гдыню-Радио сообщить на верфь и срочно передать мне ответ. Мои страхи усугублялись еще тем, что вспомогательный двигатель тоже капризничал. Это могло лишить меня последней возможности заряжать аккумуляторные батареи.

Тем временем по курсу отозвался Саль — мощный радиомаяк на островах Зеленого Мыса. Я ждала, когда спущусь ниже 20° северной широты, чтобы взять направление прямо на Барбадос.

Уже на следующий день я получила от Гдыни-Радио указания верфи насчет ремонта агрегата. Просто и по-деловому мне объяснили, что между коллектором и шлангом нужно вставить стальную трубку и замотать все асбестовой лентой и проволокой. Проволока у меня была, асбестовую ленту я отодрала от противопожарной кошмы, только трубки не оказалось. Поразмыслив, я решила открыть собственный трубопрокатный цех. Сначала примеряла банки из-под соков — при подходящем диаметре достаточно было обрезать донышки. Но все оказались велики. Тогда я стала скручивать из разрезанных банок бесформенные цилиндры. После многих неудачных проб добилась наиболее легкой для монтажа формы в виде кривой воронки. Один ее конец с меньшим диаметром всунула в шланг, второй наложила на отвод коллектора. Работа была грязной, как с любым действующим двигателем, и трудоемкой. Доступ к агрегату из-за загруженного форпика был очень затруднен. Можно было бы освободить больше места, но для демонтажа капота требовалось выгрузить все, включая плот, главный и запасной якоря и 60 метров якорного каната.

Воронку-вставку я обмотала лентой и проволокой. Ремонт был выполнен, с каким результатом и на какой срок — покажут испытания. Запустила агрегат и стала усердно нюхать. Моторчик работал, и ничего плохого не происходило. Установила требуемый зарядный ток, около часа караулила агрегат, но все было в порядке. Меня распирала гордость, я охотно сплясала бы победный танец, но мой порыв сдержала ужасная теснота. Злая, как оса, принялась перетаскивать на место парусные мешки (при этом занятии я в другом состоянии не бывала), а затем готовить сообщение для Гдыни-Радио о том, что на яхте снова все без изменения и связь может быть ежедневной в условленное время. Отремонтированный агрегат спокойно выдержал до Кристобаля, где шланг был заменен новым.

Прошла неделя плавания, заполненная этими разнообразными занятиями. Настало время взять курс на Барбадос.

Следовало ускорить бег «Мазурки» и помочь подруливающему устройству. Теоретически я знала, что наибольшую производительность оно дает в бакштаг, а для бакштага лучше всего подходят пассатные стаксели, неизвестно почему называемые иногда близнецами. Позже я убедилась, что идеальные пассатные стаксели должны быть разными, поскольку они работают неодинаково. Как ставят эти паруса, я видела раз в жизни — в исполнении моих помощников в Лас-Пальмасе. Но там нас было трое.

Я спустила и убрала паруса, которые до сих пор несла яхта. Стаксель-гики оказались очень тяжелыми и длинными — в два раза больше меня. Много времени и труда стоило передвинуть их на метр к середине яхты — из тиковых опор на палубе в жесткие упоры на мачте. Они проявляли огромное нежелание менять свое место: цеплялись за стоячий такелаж, вклинивались в леера и ванты, раскачивались вместе с яхтой и стремились столкнуть меня за борт. Затем — установка такелажа гиков и стаксель-шкотов. Многие «знатоки» яхт (а таковым считает себя почти каждый поляк) удивлялись, зачем на маленькой «Мазурке» так много лебедок, мне же все время не хватало в кокпите еще одной, только поставить ее уже было некуда.

Монтаж такелажа стаксель-гиков требовал неоднократных прогулок по трассе нос — кокпит. Следующая операция — установка гиков в рабочей позиции требовала особой расторопности. Любая задержка превращала раскачивающийся гик в таран, беспощадно бьющий в ванты и штаги. Для этой работы я также охотно наняла бы еще пару рук.

После подъема стаксель-гиков постановка парусов была детской игрой. Начинать нужно было с наветренного стакселя, а потом ставить подветренный. Наветренный стаксель труднее хватал ветер и поначалу имел тенденцию работать в противоположную сторону. Подветренный стаксель ставился легко, как обычный топовый кливер. При спуске очередность была обратной. Постановка стакселей не содержала ничего неожиданного, если только трепещущий парус не выхлестывал шкот из блока. Тогда следовало спустить парус, снять и опустить гик, т. е. проделать все в обратном порядке, завести шкот и начать все сначала.

После установки пассатных стакселей мне оставалось проверять курс авторулевого, настроить паруса и окончательно откорректировать курс. Первый раз я ставила эти паруса четыре часа — это было 4 апреля в Северной Атлантике. Со временем накапливала все больший опыт. На обратном пути в Южной Атлантике ликвидация пассатной паутины длилась менее часа.

«Мазурка» помчалась вперед на своих белых крылышках еще быстрее. Простой подсчет показывал, что если я трачу по четыре часа на установку и спуск пассатных стакселей, то выгодно нести их хотя бы трое суток. Яхта несла их три недели. С этого момента атлантический пассат окончательно определил свое