партиями и поодиночке через Сахалян-Цицикар на Маньчжурию.
В результате этих мер полк постепенно поднимался на ноги, рос количественно и качественно, и несмотря на страшный упадок в обществе и все препоны, которые ставились мне буквально со всех сторон, к 9 января в полку числились 51 офицер, 3 чиновника, 300 баргут, 80 монголов и 125 казаков, солдат и добровольцев. Всего, следовательно, в полку числилось 559 человек, не считая военнопленных и китайцев, замещавших нестроевые должности. Это была достаточно крупная сила для начала, и после выяснения отношений с китайцами в Маньчжурии при наличии се я мог чувствовать себя спокойным и уверенным в возможности привести в исполнение свой план борьбы с красными захватчиками власти в России. Помимо приема русских добровольцев, прибывающих в Маньчжурию, я поручил в Хайларс поручику Подгорсц-кому вступить в переговоры о переходе ко мне на службу отряда в 2000 китайцев милиционеров при офицерах. Они служили на охране линии дороги, но с приходом сюда китайских регулярных войск остались без службы, и я рассчитывал использовать их для пополнения своих частей.
В половине января 1918 года из Сибири через Дальний Восток проходила бригада сербов, направляясь на Западный фронт. Так же как позднее чехам, большевики, под влиянием германского правительства, не дали согласия на отправку сербов морем, через Архангельск, почему они вынуждены были предпринять почти кругосветное путешествие.
Сербы в громадном своем большинстве были настроены резко против большевиков, и свыше трехсот человек из бригады во главе с подполковником Драговичем остались в Маньчжурии, добровольно вступив в состав формируемого мною полка. Это значительно увеличило мои силы, и, принимая во внимание также недавнее приобретение нами двух орудий, 10 января я подписал приказ о дополнительном формировании, кроме Монголо-бурятского конного полка, одной артиллерийской батареи, двухорудийного состава и пешего полка, названного Семеновским.
С проходом сербов в Харбин явилась необходимость и мне выехать вслед за ними, чтобы попытаться получить хотя бы частично их вооружение, которое они должны были оставить в Харбине. После длительных переговоров с генералом Хорватом мне удалось при содействии начальника сербской бригады получить около двух тысяч винтовок, что в то время имело для меня весьма большое значение, так как войска гарнизонов Маньчжурии и Ханлара были вооружены трехлинейными винтовками только отчасти, главная же масса солдат имела однозарядные винтовки Бсрдана, совершенно устаревшие и к современному бою не приспособленные.
В расчете на получение оружия от сербов я вызвал в Харбин для приема его взвод Саргут, который своим появлением снова вызвал массу неудовольствия в кругах китайской администрации края. Я полагаю, что наитие в Харбине вооруженных монголов послужило поводом к скорейшему разрешению вопроса о снабжении меня оружием, так как китайцы настаивали на немедленном отъезде их из Харбина; я же заявил, что баргуты не уедут, пока я не получу оружия. Все это доставляло много хлопот генералу Хорвату, на которого главным образом обращалось недовольство китайского командования и которому адресовались его протесты, в силу, надо полагать, соглашения, заключенного князем Кудашевым и Хорватом с правительством Клтая. После этого мои посещения Харбина стали довольно частыми, потому что получение всего нужного для моих формирований зависело от Харбина.
Помимо воззваний и агитаций среди населения Забайкалья в пользу поступления в формируемый мною отряд, я принял кое-какие меры к созданию казачьей противоболь-шевистской самоохраны на местах, выдавая оружие и огнеприпасы наиболее надежным казакам, приезжавшим за получением указаний ко мне в Маньчжурию.
В результате этих мер по всему Забайкалью образовались противобольшевистские ячейки, державшие связь между собою и со мною; в районе же Ахши и Троицкосавска выросли два небольших отряда, которые висели на правом фланге красноармейцев и постоянно вели малую войну с ними, портя пути сообщения, уничтожая мелкие отряды, перехватывая комиссаров и разведчиков и держа в постоянном напряжении гарнизон Троицко-савска.
В один из очередных приездов своих в Харбин, в январе месяце 1918 года, я обратил внимание на то, что ни в одной гостинице не оказалось свободных комнат и мие с моими спутниками буквально негде было остановиться. Это обстоятельство заинтересовало меня, и, заехав в какой-то ресторан, я произвел обследование причины столь непонятной перенаселенности харбинских отелей. Обследование с полной убедительностью показало, что свободные комнаты имеются, но по каким-то причинам меня избегают как квартиранта. Это было совершенно непонятно, тем более что пи с моей стороны, ни со стороны моих спутников не было допущено ничего, что бы могло объяснить столь странное отношение к нам. Просидев много времени в ресторане, мы, наконец, получили комнаты в третьеразрядных номерах, называющихся «Харбинское подворье».
В Харбин я прибыл в сопровождении полковника Нацвалова, подъесаула Тирбаха и сотника Савельева. Разместились по два в комнате. Нацвалов с Савельевым заняли комнату в верхнем этаже гостиницы, я с Тирбахом разместились внизу.
Рано утром мы с подъесаулом Тирбахом заказали самовар и готовились пить чай, в это время в дверь постучали и вошел гимназист лет 15–16. Цель его визита заключалась в желании поступить ко мне добровольцем. Я просил молодого человека подождать, пока мы напьемся чаю, и он вышел в холл, где и сел, ожидая нас. Не прошло и десяти минут после этого, как наша дверь с шумом распахнулась и в комнату ворвалось восемь человек вооруженных полицейских, сразу бросившихся ко мне и объявивших, что я арестован. Среди них не было ми одного офицера или чина, соответствующего этому званию. Я встал и, подойдя к ближайшему, начал наносить ему удары в лицо, чему немедленно последовал и подъесаул Тирбах. Милиционеры растерялись и на мое требование сдать оружие беспрекословно исполнили это. Разоружив их, я приказал им войти в комнату швейцара, которая, как обычно, помещалась под лестницей. Заперев там арестованных, я поставил на страже к дверям комнаты все еще ожидавшего разговора со мной гимназиста, вооружив его одним из револьверов, отобранных у арестованных, и объяснил ему, как нужно действовать в случае попытки арестованных освободиться и как стрелять из револьвера. Молодой человек был преисполнен гордостью выпавшим на его долю ответственным поручением и сообщил мне, что он умеет стрелять из револьвера и пристрелит каждого, кто попытается подойти к запертой двери.
Закончив эту операцию и войдя к себе в комнату, чтобы надеть пальто и взять фуражку, я увидел в окно, что здание гостиницы оцеплено полицией. Не раздумывая долго, я с подъесаулом Тирбахом оделись и вышли на улицу с видом совершенно независимым и никакого отношения к происходившему не имевшим. У выхода из гостиницы нас задержал полицейский офицер и заявил, что нам выходить нельзя. Не сговорившись заранее, мы с подъесаулом Тирбахом тем не менее мгновенью поняли друг друга и, сбив с ног полицейского, открыли стрельбу в воздух. Чины милиции, окружавшие гостиницу, обратились в бегство, поднялась тревога и раздались свистки. Тирбах бросился преследовать убегавших и, увлекшись преследованием, не слыша моих криков вернуться, вскоре скрылся за поворотом улицы. Меня задержало то обстоятельство, что я увидел роту китайских солдат, приближавшуюся бегом к гостинице, во главе с майором, как выяснилось впоследствии, комендантом пристани. Чтобы отвлечь внимание майора от арестованных мною полицейских, я намеренно встретил его при подходе к гостинице и, подозвав китайчонка, выполнявшего здесь роль швейцара, в качестве переводчика, обратился к майору с заявлением, что на гостиницу произведено нападение, по-видимому, русских хунхузов, переодетых в полицейскую форму, которые увели с собой моего друга офицера. Майор отдал распоряжение командиру роты догнать бежавших и выручить моего друга, а сам, по моему приглашению, прошел в мою комнату, где я угостил его пивом. Позвав сотника Савельева, я приказал ему принять меры к розыску подъесаула Тирбаха.
В это время Тирбах, увлекшись преследованием бежавших полицейских, ворвался вслед за ними в помещение полицейского участка и здесь был арестован. Его связали и начали избиение, которое было прекращено появлением сотника Савельева с китайскими солдатами. У Тирбаха оказалась глубоко рассечена шашкой голова и несколько ран на лице.
Факт разгрома нами местной полиции, или, как она называлась тогда, милиции, быстро стал известен харбинским властям, и ко мне в гостиницу был командирован один из чинов управления милиции для выяснения инцидента, с которым я и вступил в переговоры. Перс-говоры выяснили любопытную вещь. Оказалось, что приказ о моем аресте был подписан прокурором окружного суда г. Ссчкииым.
Несомненно было, что приказ об аресте имел какое-то отношение к генералу Хорвату. Я соединился по
