сочувственно, и я был вызван телеграммой в Петроград.

Это совпало как раз с выбором меня делегатом от полка на Войсковой круг в Читу, куда я считал поехать необходимым для того, чтобы создать хоть какое-нибудь противодействие попыткам социалистов подчинить войско полному своему влиянию. Они уже успели добиться от Круга проведения резолюции, требующей отказа от казачьих привилегий и полного правового слияния с иногородним (не казачьим) населением. Конечно, это была дань требованию правительства по уничтожению всяких сословных перегородок в стране, но мы на фронте видели, что наших стариков в Забайкалье следует поддержать, иначе они позволят социалистам совершенно оседлать себя.

Получив от полка полномочия, или, как тогда говорили, «мандат», на съезд и предписание командира полка о выезде в Петроград в распоряжение министерства, я 8 июня выехал в Петроград. Мое прибытие в столицу совпало с моментом, когда первое неудачное восстание большевиков было только что подавлено и столица переживала некоторое успокоение. Все же вид города, с его загрязненными подсолнечной скорлупой, давно не-мстеппыми улицами, произвел на меня гнетущее впечатление. Особенно бросалось в глаза обилие на улицах и в трамваях праздношатающихся, неряшливо одетых солдат.

Еще в пути я познакомился с морским офицером, лейтенантом Ульрихом, и по его предложению остановился у него в квартире, на 16-й линии Васильевского острова. Петербурга я совершенно не знаю и потому не могу дать точное его описание, но, вероятно, где-нибудь за 16-й линией находились морские казармы, потому что ежедневно трамваи, шедшие из этого района в центр города, были переполнены матросами гвардейского флотского экипажа. Я ежедневно присматривался к этой «гордости» нашей революции, и их распущенность ярко характеризовала, как развиваются и цветут побеги «великой бескровной» революции.

Единственным исключением из всего столичного гарнизона был женский полк, однако на революционных солдат это или не производило, в лучшем случае, никакого впечатления, или вызывало град гнусных насмешек и ругательств по адресу патриоток женщин и девушек, пошедших добровольно на тяжелые лишения солдатской жизни.

По прибытии в Петроград я узнал, что Е.Д. Жуковский выехал только что в полк, и потому мне пришлось разыскивать министерство и канцелярию, в которую я должен был явиться, самостоятельно. Помощник военного министра генерал-майор князь Туманов направил меня на Мойку, №20. С трудом ориентируясь в незнакомом городе, я в конце концов дошел до многоэтажного здания на набережной реки Мойки, на котором красовался № 20. Войдя в здание, я увидел в вестибюле его большое количество суетившихся и группами разговаривающих солдат и матросов. Я обратился к ближайшему с вопросом, что за учреждение находится в этом доме, и узнал, что здесь расположен Всероссийский революционный комитет по формированию Добровольческой армии и что во главе формирования стоит полковник Муравьев. Мне указали лестницу во второй этаж, где я мог найти Муравьева. Там я должен был обратиться к дежурному, ведающему докладом' о посетителях, который предложил мне заполнить специальный бланк, указав причину посещения. Все это было мною исполнено, и дежурный ушел с докладом обо мне. Вскоре я был приглашен в кабинет Муравьева. После необходимого представления Муравьев пригласил меня сесть и задал мне вопрос: уверен ли я в успехе формирования частей из туземцев Сибири? При этом он достал мой проект и заключение о нем комиссии мобилизационного отдела Глав-ного штаба. Я детально изложил мои предложения, значительно расширив представленный проект, и указал особенно настойчиво на необходимость срочного его осуществления. На мой доклад Муравьев предложил мне ежедневно являться к нему для обсуждения деталей моего предложения, и я исправно начал приезжать на Мойку ежедневно в 9 часов утра и проводил долгие часы в кабинете полковника Муравьева, беседуя с ним на разные темы.

Находясь в ожидании того или иного решения о своем деле, я от нечего делать начал завязывать случайные знакомства в городе. Столица была полна слухами о готовящемся в скором времени новом восстании большевиков. Власти находились в каком-то растерянном состоянии, особенно бросалась в глаза нерешительность и растерянность военных властей. Несколько раз я посещал заседания совета рабочих и солдатских депутатов, которые происходили в здании Таврического дворца, где раньше помещалась Государственная дума. Временное правительство фактически находилось под полным контролем этого совета, который вмешивался во все распоряжения правительства. Строго говоря, это был верховный революционный орган, заполненный дезертирами с фронта и агентами германской разведки с Лениным во главе. Совет возник чисто явочным порядком в одной из комнат Таврического дворца под эгидой Государственной думы, взявшей на себя руководство революцией в первые дни ее успеха. Постепенно социалисты, составлявшие подавляющее большинство в совете, почувствовав под ногами твердую почву, не ограничились положением какого-то придатка к Думе, а совершенно аннулировали се, заняв место какого-то своеобразного парламента и опекуна беспомощного Временного правительства. Фракция большевиков, проповедуя мир хижинам и войну дворцам, тем не менее облюбовала для себя великолепный дворец Кшссинской на Камснноостровском проспекте и устроила в нем цитадель большевизма. Оттуда полились потоки большевистской пропаганды по всей России и там была сосредоточена вся работа по разложению армии и предательству родины внешним ее врагам.

Обследуя положение в революционной столице, я пришел к выводу, что достаточно было бы одного- двух военных училищ для ареста совета рабочих и солдатских депутатов в полном составе и временной охраны столицы. Я решил поделиться своими мыслями с полковником Муравьевым, рассчитывая, что с его содействием можно было бы рискнуть на переворот с целью захватить разлагающее страну зло в его гнезде и, уничтожив его, обезглавить всю систему разложения и предательства, организованную прибывшими из- за границы социалистами. Ввиду этого, я в одну из своих бесед с Муравьевым предложил ему следующую схему действия: ротой юнкеров занять здание Таврического дворца, арестовать весь совдеп и немедленно судить всех его членов военно-полевым судом как агентов вражеской страны, пользуясь материалом, изобличающим почти всех поголовно деятелей по углублению революции, в изобилии собранным следственной комиссией Министерства юстиции и Ставкой Главнокомандующего после неудачной для большевиков июньской попытки захватить власть в спои руки. Приговор суда необходимо привести в исполнение тут же, на месте, чтобы не дать опомниться революционному гарнизону столицы и поставить его перед совершившимся фактом уничтожения совдепа. Одновременно я предлагал объявить столицу на военном положении и, если потребуется, арестовать Временное правительство, после чего от имени народа просить Верховного главнокомандующего генерала от кавалерии Брусилова принять на себя диктатуру над страной. Мой план заинтересовал Муравьева, и он решил поехать в Ставку, чтобы испросить согласия Брусилова на совершение предложенного coup d'etat. Я горячо возражал против намерения Муравьева посвятить в наш план Брусилова, считая, что он должен быть поставлен лицом к лицу с совершившимся фактом и по долгу Верховного главнокомандующего или принять его, или расписаться в собственной несостоятельности. К сожалению, Муравьев не согласился со мной; его возражения сводились к тому, что если мы одновременно с советом не арестуем и все Временное правительство, то Керенский уничтожения социалистической головки нам не простит и мы будем расстреляны.

— Подождем лучше, — сказал Муравьев, — пока большевики не повесят все Временное правительство, а мы с вами потом будем вешать большевиков.

Через несколько дней после этой беседы Муравьев сказал мне, что им получены из министерства исчерпывающие указания относительно моего плана формирования и моих будущих взаимоотношений с Всероссийским комитетом по формированию Добровольческой революционной армии, и поэтому я должен был 16 июля, рано утром, до начала занятий, явиться к нему в кабинет для детального обсуждения дальнейших наших шагов.

Эта последняя моя встреча один на один с Муравьевым началась с того, что он предложил мне должность своего помощника по возглавлению комитета. Несмотря на всю заманчивость предложения (я должен был пользоваться положением и правами помощника военного министра), я настаивал на своем отъезде в Сибирь, убеждая его, что там я принесу больше пользы, чем оставаясь при нем в качестве его помощника. Тогда Муравьев согласился откомандировать меня при условии, чтобы я принял на себя обязанности комиссара по образованию

Добровольческой армии для Иркутского и Приамурского военных округов. С этим я согласился и начал гото-виться к отъезду из Петрограда.

Назначение мое было проведено приказом Верховного главнокомандующего, причем оно было