текста. Поскольку язык может быть и часто бывает сравнительно изолирующим относительно определенных классов слов и сравнительно синтетическим относительно других классов слов, подсчеты, которые бы проводились на всех словах языка и которые бы учитывали каждое слово только один раз, могли бы привести к совершенно иным результатам.

Для настоящих целей более интересно разграничение между агглютинирующими и флектирующими языками (оба типа относятся к «синтетическим»). Агглютинирующий язык — это язык, в котором слова, как правило, состоят из последовательности морфов, представляющих каждый одну морфему. В качестве примера языка, очень близко приближающегося к «идеалу» агглютинативного типа, можно взять турецкий. В турецком языке морфом множественного числа является {ler}, морфом посессивности (принадлежности) ('его', 'ее') — {i} и морфом «аблатива»— {den}. К существительным в турецком языке присоединяется много других морфов; но для иллюстрации природы «агглютинации» нам будет достаточно воспользоваться только что названными. Ev ('дом') — это форма «именительного падежа» единственного числа; evler ('дома?') — это форма «именительного падежа» множественного числа; evi—форма посессива единственного числа ('его/ее дом'); evleri ('его / ее дома', 'их дом (а)') — форма посессива множественного числа; evden ('из дома') — форма аблатива единственного числа, evlerden ('из домов'); evinden ('из его / ее дома') — форма посессива, аблатива единственного числа и evlerinden ('из его / ее домов', 'из их дома (домов)') — форма посессива, аблатива множественного числа. (Вставка n между i и den является автоматической и регулярной.) Прежде всего заметим, что каждый из трех морфов, представляющих, соответственно, морфемы множественности, посессивности и аблатива — {ler}, {i} и {den}, — остается фонологически неизменным и непосредственно выделим; они, так сказать, просто «склеены» («агглютинированы») один за другим. Следовательно, турецкие слова в общем случае легко членятся на составляющие морфы: ev-ler-i (n)-den и т. д.

Другой и не менее важной особенностью турецкого языка является то, что в отдельном слове каждый морф представляет ровно одну морфему. Эти две особенности — (i) детерминированность в отношении сегментации на морфы (см. § 5.3.2) и (ii) одно-однозначное соответствие между морфом и морфемой — характерны для «агглютинирующих» языков. Следует, однако, заметить, что эти две особенности не зависят друг от друга: как мы увидим ниже, в языке может быть представлена любая из них и отсутствовать другая. Следует также отметить, что одно-однозначное соответствие между морфом и морфемой, о котором здесь говорится, понимается как имеющее место в пределах некоторого данного слова: определенные турецкие морфы (включая {i}) могут представлять разные морфемы в разных классах слов, подобно тому, как, например, английские морфы /s/, /z/ и /iz/ представляют морфему настоящего времени единственного числа в глаголах и морфему множественного числа в существительных. Этот вид одно-многозначного соответствия, который состоит в том, что один морф репрезентирует несколько морфем (явление, обратное представлению одной морфемы несколькими алломорфами), используется разными языками в весьма различной степени.

Теперь в качестве примера языка «флектирующего» типа возьмем латынь. Вообще говоря, латинские слова не могут быть расчленены на морфы; вернее, их можно разбить на морфы только за счет произвольных, непоследовательных решений и неоправданного увеличения числа алломорфов. Возьмем, например, слова domus ('дом' — именительный падеж единственного числа), domi ('до?ма' — родительный падеж единственного числа), domum (винительный падеж единственного числа), domo?  ('из дома' — аблатив, единственное число), domi ('дома?' — именительный падеж множественного числа), domorum (родительный падеж множественного числа), domos (винительный падеж множественного числа), domis (аблатив множественного числа). Может показаться естественным разложение этих форм на dom, с одной стороны, и us, i, um, o, orum, os, is — с другой; именно это и делают некоторые грамматисты. Но сопоставим с приведенным рядом еще один ряд слов весьма обычного типа: puella ('девочка' — именительный падеж, единственное число), puellae (родительный падеж, единственное число), puellam (винительный падеж, единственное число), puella  (аблатив, единственное число), puellae (именительный падеж, множественное число), puellarum (родительный падеж, множественное число), puellas (винительный падеж, множественное число), puellis (аблатив, множественное число). Какому принципу сегментации мы должны здесь следовать? Если мы будем стремиться к выделению максимально единообразных «окончаний» для этих двух типов, мы должны будем, без сомнения, расчленить эти формы на puell и а, ае, am, a, arum, as, is (в результате общим для обоих типов существительных будет только морф is). Однако данный способ сегментации форм puella, puellae и т. д. определенно оставляет место для некоторых сомнений: поскольку а или a обнаруживается во всех формах второго типа, кроме puellis, и никогда не обнаруживается в первом ряде форм (domus и т. д.), нам, возможно, следовало бы выделить два алломорфа: puell (который сочетается только с is) и puella (который сочетается с «нулем» в именительном падеже единственного числа и с е, m, a, arum, as; NB: долгий гласный а теперь распадается на последовательность двух отдельных кратких а). Это решение само по себе достаточно привлекательно. Подобным образом мы могли бы выделить два алломорфа для первого типа — dom и domo (с третьим «псевдоалломорфом» domu, описываемым как вариант domo, который встречается перед согласными) — и таким образом идентифицировать в качестве общих для обоих типов морф винительного падежа единственного числа (m) и морфы винительного и родительного падежей - множественного числа (удлинение гласного +s и удлинение гласного +rum). Однако мы все же должны остаться с некоторым количеством алломорфов для окончаний этих двух типов существительных: «нуль» и s (или us или же os) для именительного падежа единственного числа и т. д. И, как знает всякий, кто хотя бы немного знаком с латинским языком, мы должны еще учесть другие три регулярных типа образования (традиционно называемые «склонениями»), не говоря уже о многочисленных нерегулярных существительных. То, что может казаться целесообразной процедурой при сравнении только двух типов, предстает в ином свете, когда в картину введены эти прочие типы. Нет сомнения, что слабая степень членимости на морфы, характерная для латинских (и греческих) слов, объясняет тот факт, что классические грамматики описывали их образование совершенно другим способом. Традиционный способ рассмотрения образования слов в латинском (и греческом) языке состоял в подразделении их на типы («склонения» для существительных и прилагательных, «спряжения» для глаголов) и в установлении для каждого типа таблицы, или «парадигмы», дающей все формы для одного выбранного члена данного типа. Читателю, который пользовался грамматикой, оставалось, таким образом, построить формы для других членов данного типа путем обращения к соответствующей «парадигме» (термин «парадигма» происходит от греческого слова, означающего «образец» или «пример»). Другими словами, классические грамматики устанавливали не правила, а только «модели» образования форм. Некоторые из более поздних грамматик латинского (а также греческого) языка сохранили традиционные «парадигмы», но пытались совместить традиционный метод описания «флексии» с членением слов на «основы» и «окончания». Делая это, они были нередко подвержены влиянию исторических соображений. Согласно гипотезам филологов-компаративистов XIX столетия и их последователей, латинская (и греческая) «флексия» может быть в значительной части удовлетворительно объяснена слиянием некогда выделимых морфов. При синхронном анализе языка объяснения такого рода неуместны. Мы не можем уйти от того факта, что латинские (и греческие) слова не поддаются сегментации на морфы.

Невозможность четкого и последовательного членения латинских слов на морфы иллюстрирует одну особенность, делающую язык «флектирующим» (или «фузионным»), а не «агглютинирующим». (Следует отметить, что здесь используется термин флектирующий, а не флективный. Понятие «флексия» применимо как к «фузионным», так и к «агглютинирующим» языкам; ср. § 5.4.2.) Другую, более важную