философского и не узкоспециального) разговора, мы получаем (и это нас нисколько не удивляет) ответы, разнообразные по форме, в зависимости от обстоятельств и ситуации, в которой мы задаем этот вопрос. Если мы интересуемся значением некоторого слова в языке, отличном от нашего собственного, то ответом на наш вопрос чаще всего является перевод. («Перевод» затрагивает всевозможные проблемы, представляющие семантический интерес, но пока мы не будем их касаться; ср. § 9.4.7.) Для нас сейчас более показательна ситуация, при которой мы спрашиваем о значениях слов нашего собственного языка (или другого языка, который мы «знаем», по крайней мере «частично», — вообще понятие «полного знания языка» является, конечно, фикцией). Предположим, что мы хотим узнать значение слова cow 'корова' в неправдоподобной (но удобной для наших целей) ситуации, когда на соседнем лугу находится несколько коров. Нам могли бы сказать: «Вы видите вон тех животных? Это коровы». Этот способ передачи значения слова cow 'корова' включает в себя элемент того, что философы называют остенсивным определением. (Остенсивное (наглядное) определение — это такое определение, когда непосредственно «указывается» на соответствующий предмет.) Но остенсивное определение само по себе никогда не является достаточным, поскольку человек, интерпретирующий это «определение», должен прежде всего знать смысл жеста «указания» в данном контексте (а также знать, что намерение говорящего состоит именно в том, чтобы дать «определение») и, что более важно, он должен правильно идентифицировать объект, на который «указывается». В случае нашего гипотетического примера слова those animals 'те животные' ограничивают возможность ошибочного понимания. (Они не устраняют ее полностью; но мы будем считать, что «определение» значения слова cow 'корова' было интерпретировано удовлетворительным образом.) Теоретическое значение этого чересчур упрощенного и довольно нереалистичного примера имеет два аспекта: во-первых, он показывает трудность объяснения значения любого слова без использования других слов с целью ограничить и сделать более явной «область» «указания» (он подтверждает мысль, что, вероятно, невозможно установить, а может быть, и знать, значение одного слова, не зная также значения других слов, с которыми оно «связано»; например, cow 'корова' связано с animal 'животное'); во-вторых, остенсивное определение применимо лишь к относительно небольшому множеству слов. Представьте себе, например, тщетность попыток объяснить подобным образом значение слов true 'правильный, истинный', beautiful 'красивый, прекрасный, великолепный' и т. д.! Значение таких слов, как правило, объясняется, правда, не всегда удачно, с помощью синонимов (значения которых предполагаются уже известными человеку, задающему вопрос) или при помощи довольно длинных определений того типа, какой обычно дается в словарях. И снова здесь ясно проявляется неизбежная кругообразность семантики: в лексике нет какой-то одной точки, которую можно взять за исходную и из которой можно вывести значение всего остального. Эта проблема «кругообразности» будет обсуждаться ниже (ср. § 9.4.7).

Другая черта повседневных ситуаций, в которых мы находимся, спрашивая о значении слов, состоит в том, что нам часто говорят: «Это зависит от контекста». («Дайте мне контекст, в котором вы встретили это слово, и я объясню вам его значение».) Часто невозможно определить значение слова, не «поставив его в контекст»; и полезность словарей находится в прямой зависимости от числа и разнообразия «контекстов», которые приводятся в них при словах. Часто (и это, пожалуй, самый распространенный случай) значение слова объясняется так: дается «синоним» с указанием «контекстуальных» ограничений, управляющих употреблением рассматриваемого слова (addled: 'испорченный (о яйцах)'; rancid: 'испорченный (о масле)' и т. д.). Такие факты, как разнообразие способов, посредством которых мы на практике устанавливаем значение слов, «кругообразность» лексики и существенная роль «контекста», не получают полного теоретического признания в традиционной семантике.

Здесь можно упомянуть знаменитый и весьма популярный лозунг Витгенштейна: «Не ищите значения слова, ищите его употребление». Термин «употребление» сам по себе нисколько не яснее термина «значение»; но в результате замены одного термина другим семантик отказывается от традиционной тенденции определять «значение» в терминах «сигнификации». Примеры самого Витгенштейна (в его более поздней работе) показывают, что, как он считал, «употребления», в которых слова встречаются в языке, бывают самого разнообразного характера. Он не выдвигал (и не заявлял о своем намерении выдвинуть) теорию «употребления» слов как теорию семантики. Но мы, вероятно, имеем право извлечь из заявления Витгенштейна, носящего программный характер, следующие принципы. Единственным критерием проверки, применимым к исследованию языка, является «употребление» языковых высказываний в разнообразных ситуациях повседневной жизни. Такие выражения, как «значение слова» и «значение предложения (или суждения)», таят в себе опасность заблуждения, связанного с тем, что они склоняют нас к поискам «значений», которые они имеют, и к отождествлению их «значений» с такими сущностями, как физические объекты, «понятия», данные «уму», или «ситуации» (states of affairs) в физическом мире.

Мы не имеем прямых свидетельств относительно понимания высказываний, а располагаем, скорее, данными об их недопонимании (misunderstanding) — когда что-то «нарушается» в процессе коммуникации. Если, например, мы говорим кому-нибудь bring me the red book that is on the table upstairs 'принеси мне красную книгу, которая лежит на столе наверху', и он приносит нам книгу другого цвета, или коробку вместо книги, или идет вниз в поисках книги, или делает что-то совершенно неожиданное, то мы вполне резонно можем сказать, что он «недопонял» все или некоторую часть нашего высказывания (возможны, конечно, и другие объяснения). Если он делает то, что от него ожидают (отправляется в нужном направлении и возвращается с нужной книгой), то мы можем сказать, что он правильно понял высказывание. Мы хотим подчеркнуть, что (в случае, подобном этому) имеются факты prima facie «поведенческого» характера, говорящие о том, что недопонимания не произошло. Вполне возможно, что, если бы мы продолжали весьма настойчиво проверять его «понимание» слов bring 'приносить', или red 'красный', или book 'книга', то наступил бы момент, когда что-то из сделанного или сказанного им обнаружило бы, что его «понимание» этих слов несколько отличается от нашего, что он делает из высказываний, содержащих эти слова, выводы, которых мы не делаем (или наоборот, что мы делаем выводы, которых он не делает), или что он употребляет их для обозначения несколько другого класса предметов или действий. Нормальное общение основано на допущении, что все мы «понимаем» слова одинаково; это допущение время от времени нарушается, но если этого не происходит, факт «понимания» считается сам собою разумеющимся. Имеем мы или не имеем в наших «умах» одни и те же «понятия», когда мы разговариваем друг с другом, — это вопрос, на который нельзя ответить иначе, чем в терминах «употребления» слов в высказываниях. Утверждение, что все «понимают» одно и то же слово несколько по-разному, является, вероятно, справедливым, но довольно бессмысленным. Семантика занимается объяснением степени единообразия в «употреблении» языка, которая делает возможным нормальное общение. Как только мы откажемся от точки зрения, согласно которой «значение» слова — это то, что оно «означает» (signifies), мы совершенно естественно признаем, что для объяснения «употребления» должны быть установлены определенные отношения разного рода. Два из тех «факторов», которые подлежат разграничению, суть референция (о которой мы уже говорили выше) и смысл (sense).