рассказал об одном разговоре с Хозяином, когда он говорил, что мы афишируем вражеских конструкторов и не показываем своих. Поспелов оставил марку „Як-9“ на свой риск.

Через пару дней Гершберг мне сказал, что ему звонил Шахурин и сообщил:

29-го мая у Хозяина было совещание по вопросам авиации. Присутствовали все члены ПБ и авиаторы, не было только Щербакова. Шахурин вспомнил о нашем звонке и сказал, что надо бы писать о наших машинах так, как они заслуживают. Хозяин ответил:

— Я уже говорил однажды, что это безобразие. Мы пишем „Мессершмитт-109“, мало того, — добавляем „Ф“ или „Г“, иди даже „Ф-4“. А наши — либо „Як“ просто, либо ястребки. Чем Яковлев хуже Мессершмитта? И Яковлев не хуже, и „Яковлев“ лучше. Надо показывать те самолеты, которые уже воюют. Надо, чтобы наши люди знали марки наших самолетов и наших конструкторов. Надо писать „Яковлев-7“, „Ильюшин-2“, можно и сокращенно, но и полностью. Вы, тов. Новиков, проследите за этим.

Тогда Шахурин заявил, что и Новиков тут, как и он сам, не при чем. Надо, чтобы т. Щербаков, как шеф печати, дал указания.

— Хорошо, — ответил Хозяин. — Я ему обязательно сегодня же об этом скажу, не забуду.

Об этом разговоре я узнал ночью в воскресенье и сразу в одной заметке назвал „Ильюшин-2“. В понедельник мы не работали, во вторник (с 1 на 2 июня) я дал корреспонденцию Руднева об истребителях и вынес в ЗАГОЛОВОК: „Яковлев -7“. Эффект потрясающий! Сегодня даем корреспонденцию Толкунова „Ильюшин-2“.

4 июня.

День нормальный. Солнце. Тепло. В 5 ч. вечера у нас, на небольшом устроенном мною собрании, выступил с сообщением о своей поездке в США и Англию кинооператор Владислав Микоша. Он совершил чудную кругосветку. Выехал из Москвы в Архангельск. Оттуда — конвоем в Англию, побыл там 1.5–2 месяца и морем в США. 2–2,5 месяца там и через Тихий океан — в СССР. Рассказывал он очень интересно (есть стенограмма). Будет писать нам 3–4 очерка. Когда он несколько дней назад зашел ко мне — я его сначала не узнал. Он был у меня раньше, после севастопольской эпопеи, где он находился до конца и снимал фильм „Черноморцы“. Маленького роста, живой, с сухим лицом и очень живыми глазами, с гладко зачесанными назад волосами и тонкими губами. Сначала он был в мундире старпома капитана торгового флота, со всякими нашивками. На доклад пришел в отличном синем костюме с орденом Красного Знамени (награда за Севастополь). Говорит медленно, чуть запинаясь, много строит на деталях, подмечает смешное. На руке — перстень.

— Это что?

— Это талисман. Я после Севастополя стал суеверным.

Сегодня выпустили 2-й военный заем. Я поехал днем на митинг на Трехгорку. Прошло очень дружно (см. номер от 5 июня).

Вернулся, написал и зашел домой. В 10:45 вечера, во время передачи „последних известий“ вдруг раздался уже отвычный мужской голос „Граждане, воздушная тревога“ Сначала я подумал, что это — учебная, потом сообразил, что никто не станет устраивать ее в первый день займа.

Заревели сирены. И я опять почувствовал знакомое сосущее ощущение в груди и какое-то желание немедленно чем-нибудь заняться. Я вышел на балкон. Во дворе с шумом и весельем люди шли в убежище, дежурные загоняли их, они старались остаться на воздухе. Близкой пальбы, бомб не было, и поэтому все (а среди наших жильцов уже больше половины не бывавших под тревогой) отнеслись к налету несерьезно.

Прислушавшись, можно было различить чуть слышную редкую далекую канонаду. Небо было чистым, прожекторов нет.

В 1:30 дали отбой. Очевидно, это было прощупывание наших средств ПВО. Мне это не нравится, после прощупывания (разведки боем) обычно начинается бой. И как раз мы вызвали сюда семьи!

Работники ПВО говорят, что лезла довольно большая группа самолетов, прорвалась в защитную зону, но к городу не пролезла.

5 июня.

Тихо. В час ночи началась канонада уже городского кольца. Я вышел на балкон в редакции. Шарили по горизонту прожектора, в небе — тучи, рвались красные блестки зенитных снарядов, на тучах отблескивали выстрелы зениток кольца. Через полчаса все стихло.

Народу все это не нравится. Видимо, дошел черед и до Москвы.

В ночь на сегодня Лазарев уехал в командировку в Горьковскую область, примерно на неделю. Постановлением редколлегии и.о. зав. отделом назначен Золин.

Сегодня узнал, что тяжело ранен Борис Изаков. Он несколько лет работал у нас, был нашим собкором в Лондоне, затем сидел в аппарате. Перед войной работал в „Огоньке“, с первого дня — на Северо- Западном фронте. Лектор, награжден, последние полтора года был в газете „За родину“. Недавно снова отправился к партизанам. Внезапно разгорелся бой с карателями. Командир приказал ему (как представителю фронта) уйти в тыл и дал провожатого. На пути шальная пуля попала во взрыватель гранаты, висевшей у провожатого на поясе. Она взорвалась, от детонации взорвалась и другая. Провожатого пополам, Бориса — тяжело ранило в бедро. Его переправили через линию фронта, сейчас лежит в госпитале СЗФ, состояние тяжелое.

Дня два-три назад позвонил мне один паренек, сказал, что отправляется в тыл к немцам, хочет писать, поэтому не приму ли я его… Зашел. Высокий, худощавый паренек с бегающими живыми глазами, одет в штатское, в плаще. Представился.

— Простите, я вас не знаю. У вас есть какие-нибудь документы?

Он рассмеялся:

— Вам какие: русские, украинские, немецкие?

И рассказал:

— Позавчера мы должны были улететь. Но когда ночью приехали на аэродром — выяснилось, что откладывается. Вернулись в Москву. И тут вспомнили, когда остановил патруль, об осадном положении. У нас автоматы, гранаты, документы, конечно, только немецкие. Говорим: нет документов. В комендатуру! Ели выпутались.

Ночь с 9 на 10 июня.

Воздушная война все разгорается. За последний месяц — полтора мы систематически печатаем сообщения о налетах АДД и дневной авиации на узлы и города, занятые немцами. Они, в свою очередь, систематически бомбят Краснодар, Ростов, Ленинград, Курск. 2 июня в налете на Курск участвовало до 500 самолетов. За последние дни они три раза бомбили Горький. Сегодня печатаем сообщение о налете 70 самолетов на г. Волхов.

Сегодня в 22:50 объявили тревогу и в Москве. Через 10 минут запалили зенитки. Были явственно, хотя и не все. Над городом — по уверениям москвичей — было 1–2 разведчика. Бомб не видно. Отбой дали в 1:50. Тревога длилась 3 часа.

В редакции вновь созданы пожарные команды из сотрудников, введены их дежурства.

11-13 июня.

Все нормально. Как будет дальше?

В пятницу, 11 июня, был мусульманский праздник. Отсюда, видно, пошла пословица: семь пятниц на неделе. Мудрый народ!

15 июня.

Приехали наши! Весь день выгружали вещи в дыру забора из вагона. Умаялись, как собаки.

19 июня.

Сегодня в 1 ч. дня поехали несколько человек из редакции на Даниловский рынок. Там, в одном доме на Малой Тульской, было проведено публичное учение по тушению тяжелых немецких авиазажигательных бомб. Эти бомбы были сброшены немцами во время последних налетов на Горький и не взорвались (а вообще не взорвалось и не зажглось много бомб). Собралось много народа: секретари райкомов, директора заводов, моссоветчики во главе с Прониным, пожарники и др. Для испытания выделили один шестиэтажный дом, основательно пострадавший во время бомбежки 1941–1942 годов (зимы). Испытывались 50 кг. и две 170 кг. бомбы. Прошло все мирно. Описание этого действа — см. завтра в „Правде“, немного снимал.

Магид рассказывает: