— А если выступит Каганович?

— Все равно записывать!

Хорошо. Выступил Каганович. Еще до начала заседания я с Хватом договорился о том, что я записываю первую половину заседания и смываюсь, затем он даст концовку, дабы не задерживать концовку. Поэтому я добросовестно записал блестящую речь Кагановича. До сих пор помню его слова: «в нем (каждом камне) радость наша, кровь наша, любовь наша». Я много раз слышал Кагановича, но, по моему, это была его самая яркая, самая темпераментная речь. Он увлек всех, зал неистово аплодировал, и я писал сам горячий от возбуждения.

Во время речи Кагановича неожиданно пришел Сталин, Ворошилов, Хрущев……

Овация. Сталин приветливо кивнул кому-то в первом ряду.

Мне сразу стало ясно, что уходить нельзя. Да и Левка смотрел на меня умоляюще. Дали знать редакции и остались.

Неожиданно председательствующий объявил:

— Слово для предложения имеет товарищ Сталин.

Что поднялось в зале! Наконец Сталин начал речь. Она непрерывно прерывалась аплодисментами.

Хват подбежал ко мне:

— Будем записывать?

— Конечно!

И оба лихорадочно записывали. Стояли мы довольно близко, но иногда из-за аплодисментов было слышно плохо, но так как записывали оба, то ни одно слово не пропало.

Остальные газетчики даже не осмелились записывать. Надо сказать, что это было нелегко. Я несколько раз сам, до предела возбужденный и приподнятый общим настроением, дергал Хвата за рукав: забыв о блокноте и записи, он аплодировал!

Кончилась речь и мы помчались в редакцию. Прежде всего написали отчет о Сталине и привели дословно его речь, сопоставив две записи. Янтаров схватил ее с машинки и помчался к Поскребышеву.

Затем я продиктовал запись речи Кагановича. Янтаров приехал через час. Сталин внес в нашу запись только одно исправление, заменил слово «….» словом «….».[6] Речь Кагановича опоздали визировать.

На другой день речь Сталина появилась только у нас. И через день все газеты вынуждены были ее перепечатать.

10 августа 1936 года. Москва встречала Чкалова Байдукова и Белякова. Когда машина приземлилась и начала затихать на поле, за черту зрителей выехало несколько закрытых машин. Побежали фотографы. Меня сначала затерли. Обнажив «лейку» побежал и я, прорвав цепь в наиболее слабом месте — сквозь музыкантов. Бегу. До машины около полутора километров.

На ходу обогнал Таля, Заславского, Финна, Геккера. Задыхался, а бежал. Вот уже немного осталось.

— Опоздали, садятся в машины — сказал кто-то идущий навстречу.

— Все равно добегу! — решил я и приналег.

Добежал. Смотрю, среди машин стоит группа людей. Ищу глазами Хвата. Не вижу. Неожиданно наткнулся на Чкалова. Он шел прямо на меня.

— Здравствуй, Валерий, поздравляю!

Он посмотрел на меня. На лице — улыбка, широкая, радостная, растерянная.

— Здравствуй, здорово, — сказал он, сделал движение обнять меня, затем махнул рукой, пожал мне руку и крикнул «Беги дальше!»

Я пробежал еще несколько шагов, отыскивая остальных, и наткнулся прямо на Ворошилова. В белом кителе он шел на меня. Я посторонился, обернулся и обомлел: рядом со мной шел Сталин! Это было так неожиданно, что я даже не сразу сообразил, что это Сталин. Мне бросилась в глаза пожелтевшая кожа его лица, и я подумал: как он постарел. Лицо у Сталина выглядело уставшим, долгой непрерывной усталостью. Но он был доволен, улыбался.

Кто-то, кажется Л.М.Каганович, упрашивал его выступить. Сталин дважды сказал:

— Да, надо сказать слово. Заслужили. Заслуживают.

К нему подбежали дети пионеры. Сталин обнял их и шел вместе с ними. Спрашивал их как зовут. (разговор с ними напечатан в «комсомолке» от 11.08.1936). Я шел все время рядом со Сталиным.

Обступили фотографы. Закричали:

— Бронтман, отойдите!

Я подумал, что им портить кадр и отошел.

Затем встретил Байдукова и Белякова. Поздоровались. Сталин, Ворошилов, Каганович, (.. зачеркнуто) сели в машины и уехали. Герои тоже.

Я нашел Хвата и пошел с ним к трибуне. Он мне рассказал, что Сталин и другие расцеловался с героями, обнимал их. Бросив Хвата на полдороге, я побежал вперед. Не добегая до трибуны, я заметил большую группу:

Сталин, Каганович, Ворошилов, Серго и другие, вместе с героями, стояли в ряд, и их снимали со всех сторон. Оказывается это фотографы их попросили и они согласились попозировать. Я тоже снял два раза и случайно заметил как между вождями проныривает мордочка Васильковского. Ах, как Гриша любит сниматься с большими людьми!

Затем все пошли к трибуне. Тут собравшиеся впервые узнали, что на финиш приехал Сталин и члены политбюро. Овации. Сталин, а за ним остальные поднялись на трибуну. Митинг открыл Серго, за ним говорил Ворошилов, затем Чкалов. (см. отчет от 11.08.36)

Я не записывал речей, а наносил бегло впечатления. Меня поразило как внимательно Сталин слушал Чкалова. Он смотрел на него неотрывно, а затем аплодировал, высоко подняв руки и редко хлопая.

Затем все сели в машины и уехали. Я дал отчет.

Аннотация: Разговоры с летчиками: Леваневским, Ляпидевским, Алексеевым, Чкаловым, Коккинаки, Громовым, Молоковым и пр. Рекорды и беспосадочные перелеты экипажей. Рассказы Чкалова, Белякова, Байдукова о посещении Сталина на даче. Банкет в Кремле — чествование папанинцев, речь Сталина. Гибель Бабушкина. Поездка с Вышинским. Встреча с Расковой, Осипенко, Гризодубовой, их полет на «Родине». Гибель Чкалова, его поиски, у его тела в Боткинской. Эпизоды встреч и бесед с Чкаловым. Встреча со Сталиным, Ворошиловым после экспедиции.

ТЕТРАДЬ № 6. 21.08.1936- 14.03.1939 [ОТРЫВКИ]

Во время митинга я стоял рядом с Кагановичем Л.М. Он вдруг нагнулся:

— Советская? — показывая на «лейку»

— Да. 15-я тысяча.

— Хорошо работает, не заедает?

— Хорошо.

— Хуже заграничных?

— Нет. Вот только пленка плохая.

Выступил Леваневский. Сказал две фразы и кончил.

— Вот арап, — засмеялся Каганович. — А сказал хорошо.

Митинг закончился.

— Ну, давайте сниматься — предложил Молотов.

— Я растрепанный, — замялся Сигизмунд.

— Я тоже — ответил Молотов.

Вечером был банкет в Моссовете.