Последнее слово Михаил произнес тихо, как будто не для Брокмана, а для себя. И он совсем не ждал того, что произошло дальше.
Брокман повалился на койку, закрыл лицо руками и заплакал. Он всхлипывал, плечи его вздрагивали.
Михаил встал и начал ходить между столом и дверью, время от времени взглядывая на Брокмана, на его вздрагивающие плечи. Он был взволнован. Когда плачут такие, как Брокман, — это не пустяк, это не всякому дано увидеть. Не потому он лил слезы, что ему напомнили о давнем преступлении. Что для него какой-то старик, хотя бы и оказавшийся отцом человека, спасшего ему жизнь? Так, частный случай. Над всей своей изломанной, страшной жизнью плакал Брокман. И, как тогда, в курортном городке Гштааде, Михаил почувствовал к нему странную, смешанную с презрением, горькую жалость. И вновь, как тогда, подумал, что сам мог бы попасть в такое положение, не окажись к нему судьба чуть милостивее. Михаил остановился перед койкой. Брокман теперь не всхлипывал, он только тяжело дышал.
— Не раскисай, — сказал Михаил.
Брокман повернулся и лег лицом в подушку.
— Я не квитаться с тобой пришел, — сказал Михаил. — Дело есть.
— Говори, — совершенно спокойно, без всякого надрыва, отозвался Брокман.
— Ты напрасно молчал на допросах.
— Я не молчал.
— Но главного не говорил.
— Не знаю, что главное.
— Врешь.
— Чего ты хочешь? — Брокман сел. Лицо его было очень усталым.
— Имей в виду: если человек добровольно сознается во всем на следствии, суд это учитывает.
— При чем здесь суд?.. Тебя послал тот, который меня допрашивал?
— Да.
— Ему нужен мой тайник, понимаю.
— Не только.
— Ладно. Пусть вызовет.
Брокман в присутствии Павла Синицына рассказал Маркову все, о чем умалчивал раньше, — и о тайнике, заложенном в лесу, и о том, что передал дипломату в сигаретной коробке пленку со снимками, сделанными в квартире академика Нестерова и в районе села Пашина, и со схемой местности, на которой помечен тайник.
В конце его долгого рассказа Марков задал Брокману несколько вопросов.
— То, что вез Воробьев, нужно было там же спрятать или в другом тайнике?
— Где-нибудь недалеко. Но ни в коем случае не вместе. Я выбрал там подходящую точку. На схеме она тоже отмечена.
— Дипломат понадобился, потому что вы лишились рации?
— Пленку я все равно обязан был передать. У меня остался дубликат.
— Где он?
— Дома у Стачевской. Надо показать, сами не найдете. Там и письмо Суховой.
— Дипломат вам нужен был лишь для этого?
— Нет. Когда пропала рация, оставалась связь только через него. Было бы радио — не было бы открыток и всех этих телефонных переговоров.
— Если бы все сошло благополучно с Воробьевым — что дальше?
— Шестого июля Стачевская позвонила бы по телефону.
— Дипломат и так знал, что Воробьев взят. У Воробьева был билет на самолет, его группа улетела пятого ночным рейсом.
— Звонок был обязателен в любом случае. Раз не позвонила — значит, взяли и ее.
— Стало быть, и вас?
— Мой контрольный срок — десятое июля.
— Тоже звонок?
— Да.
— А потом?
— Потом бы меня списали.
— Видите, что вы наделали своим молчанием.
— Виноват.
Марков посмотрел на часы — было без четверти девять. Начинало смеркаться.
— Найдете тайник ночью?
— Могу, — сказал Брокман.
Марков отправил его в камеру, предупредив, что скоро за ним придут.
— Да-а, Владимир Гаврилович, если бы этот подлец сразу все выложил, шестого июля можно было бы сочинить хороший сюжет, — сказал Павел.
— Ты-то уж, пожалуйста, без «если бы». — Не скрывая досады, Марков бросил на стол карандаш, который вертел в пальцах. — Сколько езды до Пашина?
— Тогда мы добрались за час с небольшим.
— Семенов еще здесь?
— Домой вернулся.
— Захвати кого-нибудь. Поезжай с Брокманом. Проверь. Если тайник цел — не нарушайте. Отбери одну батарейку. Завтра с утра организуй там наблюдение.
— Слушаюсь, Владимир Гаврилович.
— На обратном пути заедете к Стачевской, возьмете пленку.
— Понял, Владимир Гаврилович. Может, Михаила пригласить?
— Ты же Марию вызвал.
— Они с Сашкой еще не приехали. Завтра утром.
— Ну, как знаешь… Только захочет ли он…
— Захочет, Владимир Гаврилович.
Тайник Брокмана оказался в целости, Павел убедился в этом и оставил все, как было, взяв только одну батарейку — для анализа.
У Маркова не было уверенности, что кто-то обязательно явится за спрятанными батарейками. Но он надеялся на это.
Что давало надежду? Он рассуждал просто. Главное: со стороны тех, кто все это организовал, было бы неразумно оставлять содержимое тайника на произвол судьбы.
Однако изъятие батареек связано с риском: можно попасть в засаду.
Ставя себя на место противника, Марков пытался определить, какие соображения перевесят. И получалась такая картина. Во-первых, раз они послали Воробьева, значит, считали, что до пятого июля Брокман не был известен советской контрразведке. Во-вторых, арестованный Брокман не станет сообщать о тайнике — это равносильно самоубийству. Никаким иным путем о существовании тайника чекисты узнать не могут.
В общем, исходя из этого, надежду свою Марков не считал беспочвенной.
Господин с симпатичной таксой до 2 августа никуда из пределов Москвы не выезжал. 2-го он отправился за город, но совсем не в том направлении, где его ждали, — по Минскому шоссе. С ним в машине, кроме таксы, была молодая женщина. Километрах в пятидесяти от города они съехали на проселок, оставили машину и немного погуляли. А потом вернулись в Москву.
3 августа черный «мерседес» с тем же экипажем в девять часов утра свернул с кольцевой дороги на
