'мелочь' - я ещё в поезде понял, что без Тани жить просто не могу. Кому-то это покажется смешным и несерьёзным, но такая уже штука любовь, и на одном усилии воли тут долго не продержишься. Любовь гони в дверь, а она влетит в окно! Но я тешил себя тем, что, дескать, я уже кандидат наук, у меня будет много денег, и постепенно соберутся они на покупку кооперативной квартиры, а также на частые поездки в Москву к Тане.

А главное - наука! Я помогу институту, который приглашал меня на работу, и благодарные соотечественники осыплют меня почестями. Вскоре я защищу докторскую диссертацию и мне поможет в этом мой новый 'гросс-шеф' академик Тициан Трили, человек огромного влияния: А уж с жизненными проблемами мне поможет справиться, как он это и обещал, просто 'шеф' - Геракл Маникашвили, который просил считать его другом и называть на 'ты'.

А рядом будет семья - крепкая кавказская семья, которая поможет в трудностях и согреет в беде!

- Ничего, перезимуем! - не очень-то веря себе, всё-таки решил я.

И я, встретив Новый год в кругу семьи, уже 2-го января, который тогда был рабочим днём, явился в институт со сложным названием НИИММ ПМ АН ГССР (Научно-исследовательский институт Механики Машин и Полимерных Материалов Академии наук Грузинской ССР). Или, как его называли сами сотрудники - Научно-исследовательский Институт Химических Удобрений и Ядохимикатов (простите, что из этических соображений не могу привести его аббревиатуры!).

Как-то в Москве, перед самым отъездом в Грузию, ко мне попала газета, кажется 'Литературка', со стихотворением поэта Рюрика Ивнева: 'Я вспоминаю солнечный Тбилиси:' Я не знаю, с чем связаны ностальгические воспоминания поэта - то ли он жил когда-то в Тбилиси, то ли просто приезжал туда погостить и попить вина. Но я благородно прослезился, прочтя этот стишок, и уже твёрдо и бесповоротно решил: 'Еду! Покидаю любимую, но не родную Москву, любимую, но не родную Таню, любимый, но расположенный не на Родной Земле ЦНИИС!'

- Спасибо тебе, Рюрик, спасибо! Большое кавказское спасибо за окончательно совративший меня стишок! Больше я стихам не верю - проза, особенно жизненная, как-то надёжнее!

Но эти мудрые мысли зрелого человека придут ко мне 'опосля'. А пока мы с женой, поддерживая друг друга за руки, карабкаемся по скользкой слякоти на горку над Курой напротив Цирка, где и располагался НИИММПМ.

Летом-то туда взбираться - одно удовольствие - кругом зелень, цветы, птички: А зимой - хорошо, если, как обычно, грязь. Но если снег или гололёд - тогда хана! Нужно быть альпинистом, чтобы попасть в НИИММПМ по 'сокращёнке'. В обход, по цивильному пути, дорога туда километра на два длиннее.

Я хорошо знал эту горку - ведь там были казармы, где жил мой друг Саша, к которому я часто ходил в гости. Семья Саши - отец, боевой майор Вениамин Яковлевич, или 'дядя Веня', участник Сталинградской битвы, мать - Мария Тихоновна, моложавая миловидная женщина, воевавшая вместе с мужем от Сталинграда до Берлина, и сам Саша, жила в одной комнате длинного двухэтажного здания казармы. В каждой комнате - по офицерской семье. Таких зданий было три, и на все эти три здания - один туалет, правда, большой, как кинотеатр. И такой же интересный - десятки 'очков' азиатских 'раковин' с двумя кирпичами по бокам дыры. Никаких перегородок в туалете, тут все равны! И пусть молодой лейтенант смотрит прямо в глаза сидящему визави седому майору, и пусть бойцы вспоминают минувшие дни. За что боролись и гибли они! - добавлю я от себя.

Я наврал, конечно, что туалет был один. Это мужской - один, но был и ещё один - женский. Говорят, что этот последний был почище - не знаю, не захаживал! Но в мужской надо было ходить, надевая специальные 'туалетные' резиновые сапоги, которые потом мыли под краном перед входом в казарму. И из этого же крана женщины - жёны офицеров набирали воду в вёдра, которые потом заносили в дом.

Но отопление было, уже за это спасибо властям солнечной Грузии! Летом благовония из туалетов достигали зданий НИИММПМ, ибо располагались они рядом с казармами. Но основная 'газовая' опасность для грузинской академической науки была не только и не столько в близости к казарменным туалетам. Вокруг академических зданий располагались жилища курдов, исторически избравших горку своим местожительством. Но это не курды потеснили академическую науку, а она - курдов, с доисторических (скажем - с довоенных) времён живших на этой горке без названия.

Что представляли собой жилища курдов, станет понятно из такого кавказского анекдота. Армянское радио спрашивают, что это такое: 'дом перевернулся'? Ответ: 'это семье курдов дали квартиру на десятом этаже'. Курды (тогда, по крайней мере) жили либо в подвалах старых домов, либо строили этакие 'бидонвили' из досок, жести и других подручных материалов на пустующих заброшенных территориях. Такой 'бросовой' территорией была безымянная горка над Курой, напротив другой горки, на которой располагался цирк.

Жили курды большими полигамными семьями и внешне чем-то напоминали цыган. Из окна лаборатории Геракла Маникашвили 'лоб в лоб' было видно жилище одной такой семьи, и мы часто снимали её быт на киноплёнку. Например, скандал в курдской семье: подрались две жены какого-то аксакала. На визг и крики жён вышел заспанный, солидного возраста муж в национальном кафтане, коричневых кожаных сапогах и пышных усах. Жёны - давай валяться перед ним в пыли и царапать себе лица, жалуясь, по-видимому, таким образом, каждая на свою обидчицу. Аксакал выслушал их внимательно, надавал обеим по шеям, и те, рыдая и подвывая, разошлись. Мир в семье был восстановлен.

Курды работали в большинстве своём дворниками, а также носильщиками на вокзалах или при магазинах. В частности, у нас в доме дворником работал курд Михо. Каждое утро он подметал участок двора внутри нашего дома (между северным и южным полюсами нашего дома, напоминающего по форме подковообразный магнит) и кричал дурным голосом:

- Кто дерьмо ел, шкурки бросал? (это, когда на дворе валялись выброшенные из окон шкурки от яблок, мандарин, гранатов и других фруктов).

- Кто дерьмо ел, кости бросал? (это, когда валялись рыбьи, куриные, индюшачьи или бараньи кости).

- Кто дерьмо курил, окурки бросал? (это, когда валялось слишком много окурков).

Конечно же, вместо высококультурного слова 'дерьмо' Михо употреблял его народный синоним. Параллельно Михо работал носильщиком, хотя имел большую нелеченую грыжу, которую он любил всем демонстрировать.

Воспользоваться услугами курда-носильщика было очень рискованно. Купит, например, интеллигентная женщина в магазине пианино, а как его до дома дотащить? Автомобилей тогда было мало, все грузовые машины были государственными, воспользоваться ими было очень трудно. А тут - подбегает курд и предлагает донести пианино до дома за три рубля (до реформы 1961 года за тридцать, соответственно). Хозяйка пианино соглашается, курд ловким приёмом обхватывает пианино ремнём, взваливает его себе на куртан (особый жёсткий мешочек на спине носильщика), и, переваливаясь на прямых ногах, легко тащит его по указанному маршруту. Но, оттащив всего на квартал, курд кладёт свою ношу на землю и отказывается нести дальше:

- - Не могу, хозяйка-джан, тяжело очень, добавляй ещё три рубля, а то уйду! - и делает вид, что уходит, оставляя интеллигентную хозяйку один на один с неподъёмным пианино. Магазин, где можно было найти ещё носильщиков - далеко, отойдёшь от дорогой вещи - тут же сопрут и затащат в ближайший двор. Что делать, хозяйка соглашается добавить. Таких псевдоотказов за всю дорогу бывало обычно несколько, и курд 'выставлял' хозяйку на сумму, соизмеримую со стоимостью пианино.

- Занимались курды и спекуляцией. Не на биржах, конечно, которых тогда и в помине не было, а так, в бытовом и справедливом смысле этого слова. Начнут 'давать' в магазине какой-нибудь дефицит (а тогда всё было дефицитом!), например, стулья. И тут же у магазина выстраивалась очередь в километр. А в очередь обязательно вставал какой-нибудь вездесущий курд. И тут же по своему 'телеграфу' он вызывал целую ораву курдов, которые пристраивались к нему. Вот и доставались все стулья курдам, а они тут же перепродавали их гражданам, которым этих стульев не хватило. Вот что такое настоящая спекуляция, а не то, что имеют в виду теперь, придавая этому слову позитивный, даже героический оттенок.

Поэтому и существовал на Кавказе анекдот, имеющий общую структуру с такими известными 'перлами', как, например: 'Один русский - это водка, два русских - драка, трое русских - партсобрание'. И так про другие нации, а про курдов говорилось: 'Один курд - это ничего, два курда - совсем ничего, а три курда - очередь за