пишет диссертацию, и пару-тройку дней в неделю ей нужно побыть в одиночестве для работы. И действительно, Тамара на кафедре была оформлена соискателем у Ахмановой.

Это было в конце октября. Я не знал, куда девать себя. Вадим уехал по делам в Тбилиси, и я был в комнате один. Я ходил по комнате общежития, по коридору. Водка была, но пить почему-то не мог - не лезла в горло. Я знал, что Тамара любит меня, но ведь спать-то в первую брачную ночь она будет с Димой, то есть с мужем. Я отчётливо представлял себе весь этот процесс, и мне было не по себе.

В комнатах общежития шла обычная пьянка. Неожиданно, вваливается в комнату мой приятель Толя Кириллов (сыгравший роковую роль в гибели дяди Симы через несколько лет, и сам погибший вскоре), выпивший, с красивой молоденькой девушкой под руку. Девушка была яркой блондинкой в красном коротеньком пальтишке, отороченном белым мехом - настоящая Снегурочка.

- Познакомься - Кастуся! - представил её Толя, - а это - наш будущий профессор, а, кроме того - самый сильный человек городка, и он постукал меня в грудь кулаком. А затем отозвал в сторону и попросил: 'Будь другом, пусти в комнату на полчасика! Я знаю, что Вадим в командировке - ты один, пусти!'.

Я пустил 'влюблённых' на мою койку, а сам сел на стол для глажки в коридоре. Нет-нет, но надеялся, что зазвонит телефон в торце коридора, и я услышу голос Тамары. Ну, просто так, может спросит, - живой ли ты ещё? Или - 'Люблю только тебя! Завтра увидимся!' Но телефон хоть и звонил, но всё пьяным голосом, и всё не про мою честь.

Наконец, Толя вышел из комнаты, закурил и тихо говорит мне: 'Заходи, Кастуся ждёт тебя. Понравился ты ей. Необычный парень, говорит, непохожий на вас всех. Позови, - говорит, - хочу с ним быть!'.

Я улыбнулся Толе и покачал головой. Тот посмотрел на меня, как на идиота.

- Не могу, Толя, Конечно, мне она очень понравилась, но я люблю другую! Пусть не обижается!

А сейчас я думаю - жаль, наверное, что не зашёл к красивой Кастусе. Тем более - 'угощали'!

Прошёл день, звонка нет. У Тамары в квартире телефона не было. Я оделся и поехал в центр. Был поздний вечер, когда я подошёл к проходу со стороны Никольской. Зайдя в проход, я увидел задёрнутые шторы на окне, а сквозь щели - лучи света. Дома кто-то был. Зайти? А вдруг она с мужем? Притвориться, что ошибся квартирой? Не навредить бы! Я простоял всю ночь в проходе под окном. Попрыгаю, согреюсь немного, и стою, не отводя глаз от окна.

Как милиция не взяла меня - не знаю. Но ни один милиционер не встретился. А тёмных углов в проходе было тогда - полно! Свет в комнате погас часов в двенадцать. Часов в семь утра стало с трудом светать. Я, не отрываясь, смотрел в окно. Димы я в лицо не знал, он меня - тем более, так что встретить его я не боялся.

Девять часов утра. Штора распахивается, и я вижу Тамару в халатике. А главное, и она видит меня, почти превратившегося в барельеф. Она машет руками, заходи мол, скорее! Я, как голодный кот на кормёжку, взбежал по лестнице и вошёл в открытую дверь.

- Ёлки-палки, откуда ты здесь? - удивлялась ещё не отшедшая ото сна Тамара.

- Я с вечера стою под твоим окном! - почти потеряв голос, отвечаю я.

- Бедный Ромео! - Тамара приласкала меня, угостила уже разрезанным ананасом и налила ликёра 'Роза' в рюмочку. Я жадно накинулся на фрукту, выпил ликёра и много стаканов воды. Затем опять ликёра. Тамара рассказала, что бракосочетание и свадьба прошли нормально. Что она первую ночь провела в квартире Димы в Черёмушках на улице Гаррибальди.

- Вы трахались? - давясь ананасом, прохрипел я.

Тамара зарделась.

- Давай договоримся, о некоторых вещах не спрашивать! Не твоё дело! Он мне муж, в конце концов! А ты кто?

Я почувствовал, что вся, какая ещё у меня осталась, кровь, прилила к голове и в глаза. Ярость затмила зрение, и, пережёвывая обжигающий губы ананас, я потянулся к ножу, которым этот ананас резали. Нож был с острым концом и с деревянной рукояткой. Я замер, капли ананасового сока капали из полуоткрытого рта, правая рука остановилась на полдороге к ножу. Тамара всё поняла и застыла на месте. Она поступила правильно. Если бы она кинулась убегать или, наоборот бросилась на меня, чтобы защититься, я обязательно зарезал бы её. Бессоная, сумашедшая ночь, вся в дурных мыслях, нарушила стабильность моей и без того слабой психики.

Я с минуту сидел так, потом медленно убрал руку назад и прикрыл рот. Выпил ликёру ещё, и просто сказал Тамаре: 'Ложись!' Она покорно и быстро исполнила просьбу. Но сколько мы ни мучились, ничего не вышло. Первый раз в жизни я потерпел фиаско. И хоть очень, невообразимо хотелось спать, я собрал все оставшиеся силы и стал собираться домой.

- Сегодня я тоже буду ночевать здесь, я взяла у мужа 'отгул' на два дня, - быстро сообщила мне Тамара, - приходи вечером, прямо звони в дверь.

К одиннадцати часам я был в общежитии, заперся в комнате, спал до семи вечера, потом поел, что нашёл, и поехал к Тамаре. Всё прошло без приключений, дома была она одна, мы немедленно бросились в постель и неистово занялись тем, к чему так стремились оба. Ночь прошла достойно, мы подошли к своим лучшим результатам. Часам к шести мы забылись и заснули. А в восемь часов нас разбудили частые звонки в дверь.

- Это Дима, мы пропали! - причитала Тамара, засталкивая меня в чулан и забрасывая туда мою одежду. Я едва успел надеть там, в темноте, трусы. Тут дверь открыли ключами, и по голосам я понял, что пришла Марина Георгиевна.

- Где Ник? - кричала она, - я выследила его, он вечером зашёл к тебе, я не спала всю ночь, а сейчас проверю квартиру. Он здесь, я это чувствую! Распахнулась дверь в ванную, туалет, и, наконец, дверь чулана. Чуть не падая от сердечной недостаточности, я поздоровался с обомлевшей мамашей.

- Good morning, mammy! - и сделал попытку улыбнуться.

- Волк! Ник, вы - волк! (хорошо хоть, что не 'монстр'!) - Вы забрались в наш дом, чтобы погубить нас! - патетически восклицала Марина Георгиевна. Если бы папа узнал об этом, он бы умер от огорчения!

Я с ужасом представил себе разъярённого 'патера Грубера' и порадовался, что навестил нас не он. Я уныло вышел из чулана и стал одеваться.

- Ты хоть отвернулась бы! - заметила, внимательно смотрящей на меня маме, Тамара, но получила пощёчину.

Одевшись, я сел за стол, где уже сидели мать с дочерью.

- Чай подавать? - съязвила Тамара, но мама сухо сказала: 'Да'.

- Что будем делать? - деловито спросила Марина Георгиевна, прихлёбывая чайку, - я, конечно же, всё скажу Диме.

- Ты не такая дура, - не боясь пощёчины, скзала Тамара, - ты не сделаешь вреда своей дочери.

- Хорошо, - неожиданно согласилась Марина Георгиевна, - но могу ли я быть уверена, что вы больше встречаться не будете?

- Нет! - тихо, но уверенно, сказал я. - Но сюда я больше не приду. Даю слово. Иначе меня здесь от страха кондратий хватит.

Марина Георгиевна неожиданно рассмеялась. - Спасибо скажи, - она обратилась ко мне на 'ты', что я хоть в дверь позвонила, - а то бы бегали голыми, как в дурдоме, - нервически хохотала Тамарина мама.

- А честнее - всё сказать Диме, развестись с ним, и пожениться вам по-человечески. Тогда валяйтесь в постели по-закону, хоть весь день! - добавила она.

Мы вышли из дома втроём, как порядочная семья. Я обогнал женщин со стороны Тамары, быстро поцеловал её в щёчку и шепнул: 'Звони!'

Мы продолжали встречаться, но уже не так комфортно. На природе было холодно. Иногда я упрашивал Вадима не приходить, допустим, часов до шести вечера.

- На мою кровать не ложитесь! - мрачно предупреждал каждый раз он и уходил.

Чтобы не было разговоров, Тамара надевала свой 'мужской' костюм, я сворачивал её женское пальто, клал в сумку, и давал ей свои пальто с шапкой, а сам шёл в плаще. Так мы заходили в 'Пожарку', а в запертой комнате уже разбирались, кто мужчина, а кто женщина.

Как-то при выходе из общежития нас встретили мои приятели, видные ребята. Мы разговорились, и Тамара, забыв, что она 'мужчина', стала кокетничать перед ними. Ребята удивлённо посмотрели на неё, а потом заметили мне: 'Ты что, на педиков переключился?'