Но кланялся я памятнику после, а сейчас у меня голова шла кругом - рушились все устои. Нас расстреливали правительственные войска только за то, что мы выступали за советскую власть. Мы же выступили 'за', а не 'против'?

Беспокоила меня и рана, которая стала нагнаиваться. Кость не была задета, но рана всё расползалась и кожа вокруг неё краснела. К врачам я обратиться боялся - ещё арестуют. Я даже перестал тренироваться - болела нога. С Фаиной нет никаких контактов - она меня явно избегала. Один Владик был со мной рядом, он постоянно приходил ко мне и проводил со мной всё свободное время. Я и в школу перестал ходить: узнают о моём ранении - донесут куда надо.

И за время вынужденного безделья мне в голову пришла мысль, которую назвать умной никак было нельзя. У меня было несколько негативов на плёнке, где я тайно фотографировал Фаину. Один раз я даже сумел сфотографировать её в ванной, где она купалась. Мне это чуть не стоило жизни - я по стене с железного балкона дополз, цепляясь за выбитые кирпичи и остатки креплений бывшей лестницы, до окна в её ванную на втором этаже. В нашем доме ванные были совмещёны с туалетом и имели большое окно во двор. Летом соседи чаще всего ставили на подоконник ванной вёдра с водой, вода грелась на солнце, и этой водой они купались, поливая себя шайками. В одно из таких купаний я и сфотографировал Фаину в обнажённом виде. Она орала и пыталась облить меня водой, но родителям не сказала.

Так вот, имея этот негатив, я несколько раз фотографировал себя в своей ванной в подходящих позах и без одежды. Позы должны были подходить к той, в которой сфотографирована была Фаина. Затем из готовых и крупных фотографий я сделал монтаж и сфотографировал его снова. Проявив плёнку, обнаружил, что работа вышла на славу - монтаж удался. Я выбирал вечер, когда смогу запереться на кухне и изготовить позитивы.

Тем временем Владик принёс мне жестяную баночку из-под вазелина, наполненную какой-то жёлтой мазью. Это была пенициллиновая мазь - чудо того времени, которую притащила из госпиталя мать Владика - Люба, работавшая там медсестрой. Несколько побаиваясь, я смазал мою рану этой мазью, израсходовав её почти всю. А баночку выбросил в мусорное ведро. Положил на рану сверху марлю и перебинтовал ногу.

А утром - вы можете мне не поверить, но почти вся рана затянулась тоненькой розовой плёнкой. Только в самом углу рана продолжала гноиться. Я рассыпал по полу мусорное ведро, которое, к счастью, не выкинули, разыскал жестяную баночку, тщательно собрал остатки мази и намазал её на гноящийся угол раны. И к утру зажил и этот кусочек раны! В то время микробы, ещё не вкусившие пенициллина, погибали от него все и разом! Владик был счастлив, что помог мне; странно, что меня даже не удивляла его привязанность и постоянная, нежная забота. Я считал, что всё так и должно быть, не задумываясь - почему.

А в один из вечеров я велел Владику уходить домой, так как собирался печатать заветные фотографии. Владик буквально со слезами на глазах упросил меня взять его с собой и показать, как это делается. Меня смущала только конспиративность в отношении 'криминальных' фотографий - Владик знал о том, что я люблю Фаину. И я задумал испытать на нём впечатление от монтажа.

Итак, мы с Владиком в запертой и затемнённой кухне; перед нами ванночки с проявителем, ведро с водой для промывания фотографий. На столе - увеличитель и красный фонарь. Сейчас, когда фотографии заказывают в ателье, эта картина кажется диким атавизмом, но именно так и изготовлялись фотографии в то время. Особенно 'криминальные'.

Я подложил под красное изображение бумагу и откинул светофильтр. Сосчитав, до скольких положено, я утопил бумагу в проявителе, придвинул красный фонарь, и с замиранием сердца стал ждать результата. Обняв меня за спину, Владик тоже напряжённо смотрел в ванночку. И, наконец, появилось, на глазах темнея, заветное изображение: обнажённая Фаина, стоящая по колено в ванной, а сзади я обнимаю её руками за талию, высовываясь сбоку. Лица у нас оскаленные - то ли в улыбке, то ли в экстазе.

Владик аж раскрыл рот от неожиданности:

- Так ты её трахал? - страшным шёпотом спросил он меня, отпустив мою спину и заглядывая прямо в глаза.

- А что, не видно, что ли? - уклончиво ответил я, отводя глаза от пристального взгляда Владика.

- А она, сучка, говорила мне, что у неё с тобой ничего не было! Все девчонки - суки! И на что она тебе нужна? - горячо говорил Владик, - во-первых, она еврейка, а они все хитрые и продажные; во-вторых - она бессовестно кадрит Томаса, а он плевать на неё хотел! Да она - лихорадка тропическая! - употребил он в сердцах термин, вероятно заимствованный от матери-медсестры.

- Ну, а тебе, собственно, что за дело? - удивился я, - ну, может и сука, может и лихорадка, а тебе-то что?

Даже при свете красного фонаря мне показалось, что Владик побледнел.

- Мне - что за дело? Мне - что за дело? - дважды повторил он и вдруг решительно сказал тем же страшным шёпотом: - А то, что я люблю тебя, ты, что не видишь? И я не отдам тебя всякой сучке! Ты женишься на мне, может, не открыто, не для всех - а тайно, только для нас!

Владик стал хватать меня за плечи, пытаясь поцеловать. Я был выбит из колеи, ничего не понимая, я таращился на Владика, увёртываясь от его поцелуев.

- А ну-ка дай себя поцеловать! И сам поцелуй меня! - так властно потребовал Владик, что я невольно пригнулся, подставив ему своё лицо. До сих пор не знаю, целовала ли меня за всю жизнь, жизнь долгую и отнюдь не монашескую, какая-нибудь женщина так искренне, так страстно и с таким страхом, что всё вот- вот кончится!

За этими внезапными поцелуями я и не заметил, как руки Владика стали шарить меня совсем не там, где положено. Это меня сразу отрезвило - мальчик-то несовершеннолетний! В нашем дворе ничего не скроешь (хорошо, что я тогда понял эту очевидную истину!). Всё дойдёт до Фаины, и тогда вообще конец всему! Голова у меня уже кружилась, но я нашёл силы оттолкнуть Владика, успокоить его, и отпечатать несколько фотографий. Чтобы никто посторонний не увидел, я их тут же отглянцевал и спрятал. Владика просил об этом никому не рассказывать. Cовершенно одуревший, я проводил Владика до дверей кухни и, поцеловав, отпустил домой. Сам же остался прибирать на кухне.

Никогда, наверное, у меня не было таких сумбурных снов, как в эту ночь. Я видел, как я в цветущих кустах целую Сашу, и её лицо вдруг превращается в лицо Владика. Я продолжаю целовать это лицо и страстно говорю: 'Я люблю тебя, я женюсь на тебе!' Проснувшись, я поразился, насколько Владик действительно похож на Сашу, на повзрослевшую девочку Сашу. Как только это сходство не бросилось мне в глаза раньше! И тут же, заснув, вижу разъярённое лицо Фаины, кричащее мне: 'Сазизгаро!' ('Мерзкий!').

Назавтра утром я пошёл в школу и никаких новостей не заметил. Учителя даже не спросили, почему я не ходил. У всех лица были испуганные и замкнутые; никто ничего лишнего не спрашивал. Молодая красивая учительница грузинского языка Нателла Артемьевна - персонаж моих сексуальных сновидений, тихо сказала классу, что оказывается, на демонстрации убили сына нашего бывшего директора. Новый директор - Квилитая - ходил мрачнее тучи.

А дома меня ожидал сюрприз, предсказанный последним сном. Фаина встретила меня у лестницы, не дав подняться домой. Она с улыбкой пригласила меня погулять во дворе. Надежда уже стала просыпаться в моей душе, как вдруг Фаина повернула ко мне своё искажённое злобой лицо, и, кривя рот, спросила:

- Так мы с тобой трахались в ванной? И даже фотографировались при этом? - Она достала экземпляр злосчастной фотографии и разорвала у меня перед носом. - Да кто с тобой, уродом, вообще станет трахаться, может только педик какой-нибудь! Ко мне не подходи больше и не разговаривай, а покажешь кому-нибудь эту гадкую фотографию - всё скажу отцу, тогда ты пропал! И скривив лицо, как в моём сне, Фаина прямо глядя на меня, прошептала: 'Сазизгаро!', добавив по-русски: 'Подонок!'. В продолжение этого разговора я несколько раз заметил, что Владик крутился где-то рядом. Как только Фаина отошла в сторону, её место занял Владик.

- Нурик, прости, я стянул у тебя фотографию и проговорился, прости меня, если можешь! Я не хотел, так получилось! - канючил Владик.

В моей душе с Владиком было покончено. Как нелепо, что в результате страдает тот, кто любит, а человек, которого любят, швыряется этой любовью, так как будто ему тут же предложат что-то ещё лучшее. Но тогда это был первый (но не последний!) подобный случай в моей жизни, и я злым шёпотом