шнуром. Это были настоящие царские подарки для меня!

Теперь надо было дождаться того момента, когда сам дядя Минас начнёт своё шоу с гирей. Я постоянно выходил на железный балкон и смотрел вниз на 'Мерседес', из-под которого были видны только ноги дяди Минаса. И вот - долгожданное:

- Мукуч-джан, хватить тебе туфли чинить, всех денег не заработаешь!

Я стремглав кинулся вниз по лестнице и через пару минут был в кругу уже знакомых нам персонажей. Мой визит не остался незамеченным. Мне показалось, что дядя Минас был даже польщён тем, что зрителей у него прибавилось, и что я стану ещё одним свидетелем его триумфа.

- Нурик-джан, я рад тебя видеть во дворе, совсем ты нас с Ваником забыл. Загордился! Наверное потому, что на великого писателя стал похож!

Видя моё недоумение, Минас пояснил:

- На Гоголя Николая Васильевича - такие же длинные волосы, а особенно - нос! Что-то, Нурик-джан, нос у тебя последнее время вытянулся!

-Ты даже не представляешь себе, Минас-джан, как нос у тебя самого скоро вытянется! - так и хотелось сказать мне, но я воздержался.

И вот после обычной преамбулы, дядя Минас выбросил гирю правой, потом левой рукой и присел на табурет отдохнуть.

Настало моё время.

- Что-то сдаётся мне, дядя Минас, что гиря-то у вас лёгкая какая-то! Может она пустая внутри, или 'люменевая'? (Я намеренно употребил его манеру говорить, чтобы поиздеваться над ним).

-Что ж, Нурик-джан, подойди, попробуй поднять эту люменевую гирю! Только Ваник-джан, принеси из дома горшок, боюсь, что он может кому-то понадобиться! - все осклабились на грубую шутку Минаса.

Я подошёл к гире и несколько раз легко выбросил её и правой и левой рукой. Затем, так же легко, выжал гирю и правой и левой. Была немая сцена, как в 'Ревизоре' моего 'двойника' Гоголя.

- Да, дядя Минас, морочили вы голову людям пустой гирей, - начал я издеваться над бедным Минасом, такой только жонглировать надо! - и я несколько раз подкинул гирю вверх, вращая её, и подхватывая то правой, то левой рукой.

Минас стоял растерянный, не понимая, как и поступить. Но тут послышался скрипучий голос Мукуча:

- Минас-джан, что же ты нас так бессовестно обманывал, выходит - гиря-то пустая, её ногой футболить можно, как мяч.

- Да, подхватил Мишка-музыкант, я такую надувную гирю в детстве в цирке видел. Силач с трудом её поднимал, а 'Рыжий' ногой зафутболил её прямо в верхние ряды!

Народ заржал, веранды ликовали.

- Минас-джан, Ваник горшок принёс, кому его подавать? - не унимался Мукуч. Народ заржал с новой силой.

Глаза Минаса горели недобрым огнём. Он сделал выпад в сторону Мукуча и с силой залепил ему затрещину.

- А ну, расходитесь, бездельники, мне работать надо! Ваник, убери эту железку подальше! - и дядя Минас спешно залез под свою машину. В мою сторону он даже не посмотрел.

С тех пор я заделался 'хозяином' двора. Мне подавали табурет, когда я спускался во двор. Вокруг меня собирался народ, когда я сбрасывал свою гирю с железного балкона, чтобы позаниматься ею. Гиря хлопалась о землю с такой силой, что люди вздрагивали.

- Да, видно, что эта гиря настоящая, чугунная! Не пустая, как некоторые! - тихо комментировал Мукуч, с опаской поглядывая в сторону ног Минаса, торчащих из-под 'Мерседеса'. Ваник демонстративно поворачивался к нам спиной или уходил домой.

Скоро я приволок во двор и штангу. Йоска Шивц, пересматривая спортивное хозяйство зала, нашёл в коптёрке старую ржавую штангу с побитыми чугунными блинами, которую хотел, было, выбросить. Я упросил подарить её мне. Привёл в помощь дворовых мальчишек (зал, как я уже говорил, был вблизи дома), подсунули гриф и блины под ворота стадиона, на улице собрали штангу снова, надели замки. Затем, ухватившись за гриф все вместе, покатили её по дороге с криком: 'Хабарда!' ('Поберегись, разойдись, дай дорогу!' на каком-то из кавказских языков, термин, понятный каждому на Кавказе). Штанга грохотала, как тяжёлый каток, вызывая страх и уважение разбегающихся в сторону прохожих.

Во дворе был пустующий закуток, где раньше дворник Михо хранил свой инструмент. Теперь, когда двор зарос бурьяном, подметать его стало необязательно, и закуток пустовал. Дверь была крепкая, окованная железом. Я подобрал большой амбарный замок, запер штангу в закутке, громко сказав при всех:

- Увижу, кто балует с замком, прибью!

Так я устроил во дворе филиал зала штанги. Моими постоянными зрителями были дворовые мальчишки, восхищённо наблюдавшие за упражнениями с тяжёлой штангой. Особенно преданным зрителем был мальчик лет двенадцати - Владик, житель 'того двора'. Он жил в каморке вдвоём с мамой - молодой красивой женщиной - Любой, вслед которой обычно смотрели все наши мужчины, пока она, покачивая бёдрами, проходила через наш двор, следуя на свой 'тот двор'.

Владик для своих лет, был достаточно крупным мальчиком, с красивой фигурой и смазливым лицом. Белокурые, почти белые волосы, голубые глаза, пухлые губы, нежная, слегка обветренная кожа. Мальчик стал, буквально, моей тенью, он провожал меня на стадион, сидел во время тренировки на полу в углу зала, наблюдая за спортсменами. Затем шёл за мной домой и оставался во дворе до вечера. У себя в каморке он почти не сидел, всё свободное время он играл во дворе. Надо сказать, что и Фаина, которая была чуть постарше Владика, тоже почти весь день пропадала во дворе, дружила с дворовыми мальчишками. Остальные девочки, живущие в нашем доме, появлялись во дворе редко.

Я, как и весной, продолжал помогать ей с уроками, но отношение её ко мне становилось всё безразличнее. Не помогало, ни моё 'руководящее' положение во дворе, ни всеобщее восхищение дворовых детей моей силой. Я стал подозревать, что она увлеклась одним из мальчиков, живущих на первом этаже дома - Томасом.

Она постоянно следила за Томасом, и стоило ему появиться во дворе, как Фаина начинала громко смеяться и вертеться вокруг него. Томас был ровесником Владика, и, стало быть, моложе Фаины. Худенький, чернявый мальчик небольшого роста, разговаривающий, в основном, по-грузински. Чем он привлёк внимание красавицы - Фаины?

Я любил Фаину всё сильнее, и её безразличие просто убивало меня. Целые дни я думал о ней и о том, как привлечь к себе её внимание. Бабушка видела мои страдания, но не знала, как помочь мне. Мама же считала все мои увлечения 'блажью' - и штангой, и Фаиной; она как-то не воспринимала меня самого и мою жизнь всерьёз и мало интересовалась моими делами.