нашем падшем состоянии удается заметить отблески его изначального смысла — «времени даров» и нескончаемого чуда. Время сотворено Богом (а значит, как и все творение, «хорошо весьма»), и потому его невозможно презирать или отвергнуть, но оно должно быть искуплено вместе со всей тварью. Мы устремлены не во «вневременье», а в преображенное время. Правда, в Апокалипсисе ангел возвещает, что «времени уже не будет», и некоторые склонны понимать это как предупреждение о том, что «отсрочки нам уже не дадут», но упразднено будет лишь падшее время смерти (ср. Откр 21, 4). Тем более что там же, в Апокалипсисе, говорится, что в горнем Иерусалиме произрастет «древо жизни, двенадцать раз приносящее плоды, дающее на каждый месяц плод свой» (Откр 22, 7). Это может означать только одно: в вечном Царстве жизни будущего века порядок циклического времени не упразднится, но будет преображен. [ [375]]

Если смысл времени раскрывается во взаимоотношениях и любви, это значит, что подлинное время — совсем не то, которое механически отсчитывают часы или календарь. Подлинное — живое, личностное, бытийное время, определяется не продолжительностью, а целенаправленностью. Истинное время, kairos, скорее, нежели chronos, не предопределенное движение колесницы по кругу, а непредсказуемые, но всегда решающие моменты возможности, наполненные смыслом моменты открытия, когда, как увидел в «Протоевангелии» Иосиф, время на часах вдруг застывает, ибо в него вторгается вечность. Время — это не просто застывшая и неизменная схема, навязанная нам извне, но, сотворенное заново в нас самих, оно может стать выражением нашего внутреннего «я». Мы живем во времени — и время живет в нас. Мы часто говорим «потратить время», «убить время», но давайте сполна осознаем ценность и других, не менее привычных фраз, напоминающих нам о том, что время можно «найти», «отдать» и «сберечь».

Наверное, вы заметили, что ход моих размышлений о времени несколько изменился. В поисках ответа на вопрос о том, что такое время, я вместо того, чтобы говорить о времени как таковом, перешел к рассуждениям о личностности, свободе и любви. Если рассматривать время как абстрактную «вещь», которая существует сама по себе, оно покажется чем–то совсем уж расплывчатым и зыбким. Всем нам хорошо знакомую трудность очень точно выразил Св. Августин: «Что такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему, — нет, не знаю». [ [376]] Чтобы понимать природу времени, нам необходимо принять в расчет множество самых разных событий, в том числе наш опыт взлетов и падений, опыт взаимоотношений, то, как мы учимся откликаться и отвечать. «Ибо без смысла нет времени», а значит, нет и «абсолютного времени», время связано с людьми и их внутренней жизнью. Время становится умопостижимо, только если мы рассматриваем его в цельном контексте жизни (и смерти), ибо эти два понятия — время и жизнь — во многих случаях взаимозаменяемы.

Однако и время на часах, и личностное время подсказывает мне, что пришло время заканчивать. Как мы видим, только Боговоплощение может дать ключ к пониманию времени. Этот «миг времени и во времени», как называет его Элиот[ [377]], показывает нам взаимозависимость между временем и вечностью. Только в перспективе вечности — sub specie aeternitatis — время обретает свое подлинное звучание и глубину. А кроме того, Боговоплощение — обращенное к нашей свободе деяние любви — определяет, как мы можем осмыслить время в категориях взаимности, взаимоотношений и диалога. Время, как бы мы его ни представляли — в виде круга, линии или спирали, — не тюремщик и не гробовщик, а страж нашей личности и защитник любви и свободы.

В Божественной литургии есть два момента, которые очень точно передают эти смыслы времени. Первый — перед начальным благословением, когда совершающий литургию священник произносит те самые слова, которыми возвестили о Боговоплощении ангелы: Слава в вышних Богу и на земле мир… ' (Лк 2, 14), а дьякон отвечает ему: «Время Господу действовать» (Пс 119 (118), 126). В этом и состоит назначение времени — быть открытым вечности; время «исполняется», когда в привыч–ный ход вещей вторгается Божия вечность, Божие деяние, как это во всей полноте совершилось в момент Рождества в Вифлееме и совершается всякий раз в Евхаристии. А второй момент — перед пением Символа веры, когда дьякон возглашает: «Возлюбим друг друга, единомыслием исповемы», и верные в ответ исповедуют веру в Отца и Сына и Святого Духа. Именно таково подлинное основание времени — взаимная любовь по образу Пресвятой Троицы.