Читатели Чарльза Уильямса наверняка помнят принцип «заместительной любви», играющий главную роль в новелле «Схождение во ад». Ту же мысль находим у старца Зосимы у Достоевского: «Есть только один путь спасения — сделать себя ответственным за все людские грехи… сделать себя ответственным совершенно искренне за всех и за всё». Способность старца укреплять и утверждать других определяется его готовностью принять на себя этот путь спасения.
Но связь между духовным отцом и его чадами — не односторонняя. Хотя он носит бремя их вины и отвечает за них пред Богом, но это было бы невозможно без их собственной самоотверженной борьбы за свое спасение. Однажды некий брат пришел к преп. Антонию и сказал: «Помолись обо мне». Но старец ответил: «Ни я, ни Бог не сжалится над тобою, если ты не будешь заботиться сам о себе и молиться Богу». [ [267]]
Говоря о любви старца к своим чадам, очень важно в выражении «духовный отец» придавать слову «отец» его полное значение. Как в обычной семье отец и его отпрыск связаны узами взаимной любви, точно также и в «харизматической» семье старца. Однако прежде всего — это взаимоотношения в Духе Святом, и в то время как источник человеческой привязанности нельзя жестоко подавлять, эти отношения следует очищать от примеси эмоционального возбуждения и преображать. В этой связи примечателен рассказ из «Апофтегмата» («Достопамятных сказаний»). Молодой монах двенадцать лет беспрерывно присматривал за тяжело больным старцем. В течение всего этого времени старец ни разу не только не поблагодарил его, но и не сказал ни одного доброго слова. Лишь на смертном одре, когда к ним собрались другие старцы, он сказал о послушнике: «Это ангел, а не человек!»[ [268]] Этот рассказ ценен тем, что показывает необходимость духовной беспристрастности, хотя такое бескомпромиссное уклонение от всяких внешних выражений привязанности нехарактерно для «Изречений пустынных отцов» и тем более — для Варсануфия и Иоанна.
Третий дар духовного отца — способность изменять человеческие обстоятельства, материальные и нематериальные. Дар исцеления, которым обладали многие старцы, — один из аспектов этой способности. Говоря в самом общем смысле, старец помогает своим ученикам воспринять мир как сотворенный Богом, о котором Бог желает, чтобы он пребывал. «Можно ли слишком радоваться о делах Отца? — спрашивает Фома Трахернский — Он Сам во всем». Истинный старец усматривает присутствие Творца во всем творении и помогает Другим видеть это. По словам Уильяма Блейка, «если бы двери восприятия были очищены, всё предстало бы перед человеком таким, каково оно есть — бесконечным». Старец есть именно тот, у кого двери восприятия очищены. Для человека, живущего в Боге, нет ничего среднего и обыденного: он созерцает всё в Фаворском свете, преображенном любовью Христовой. «И что такое сердце милующее? — вопрошает преп. Исаак Сирин. — Возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них очи у человека источают слезы от великой и сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого терпения умаляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого–либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварию. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред, ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились; а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостию, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблению в сем Богу». [ [269]]
Всеобъемлющая любовь, как у преп. Исаака или старца Зосимы у Достоевского, изменяет свой объект, делая человеческие обстоятельства прозрачными для нетварных Божиих энергий. Некоторое представление об этом преображении дает знаменитая беседа между преп. Серафимом Саровским и Николаем Мотовиловым, одним из его духовных чад. Зимним днем в лесу преп. Серафим говорил Мотовилову о необходимости стяжания Духа Святого, и тот спросил его, как можно точно знать, что ты «в Духе Святом».
«Тогда о. Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:
— Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. Что же ты не смотришь на меня?
Я отвечал:
— Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!..
Отец Серафим сказал:
— Не устрашайтесь, ваше Боголюбие! и вы теперь сами также светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть… Что ж, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь — Господь с нами!
Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто–то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца». [ [270] ]
Послушание и свобода
Таковы, благодатью Божией, дарования старцев. Но каковы дарования духовного чада? Каков его вклад во взаимоотношения между отцом и сыном в Боге?
Говоря кратко, он со своей стороны приносит полное и безраздельное послушание. Классический пример послушания приведен в «Изречениях пустынных отцов»: один монах получил повеление воткнуть сухое дерево в песок и ежедневно поливать. Источник был расположен на таком расстоянии от его кельи, что он вечером уходил за водой и возвращался только к утру. Три года он терпеливо исполнял повеление своего аввы. По истечении этого срока дерево вдруг расцвело, выпустило листья и дало плоды. Авва сорвал плод, принес его в церковь и пригласил монахов отведать его, говоря: «Возьмите, ешьте плод послушания!»[ [271]]
Или вот другой пример послушания: авва позвал монаха Марка, когда тот переписывал рукопись, и Марк так быстро побежал на зов, что не успел дописать кружка буквы «о». В другой раз, увидев небольшого вепря, авва сказал Марку, испытывая его: «Видишь ли ты, сын мой, этого малого буйвола?» — «Вижу, авва», — отвечал он. «Как хороши у него рога!» — «Так, авва», — снова ответил он без колебания. [ [272]] К такого же рода уловкам прибегал авва Иосиф Панефосский, испытывая своих учеников: сначала он давал им нелепые задания, и только после исполнения их следовали осмысленные повеления. [ [273]] Другой geron (старец) приказывал ученику красть вещи из келий братии; [ [274]] еще один повелел своему ученику (который был не вполне искренен с ним) бросить своего сына в печь. [ [275]]
Подобные рассказы производят двусмысленное впечатление на современного читателя. Кажется, будто старец унижает ученика, лишает его права на суждение и нравственный выбор, обращается с ним как с ребенком или вообще не считает человеком. Нас преследует искушение возмутиться: и это свобода славы детей Божиих (Рим 8, 21)?
На это следует ответить трояким образом. Прежде всего, духовный сын входит в послушание своему авве не вынужденно, но свободно и добровольно. Задача старца — взять нашу волю в свою волю, но он может это сделать, только если мы по своему свободному выбору сами вверимся ему. Он не нарушает нашей свободы, но приемлет ее от нас как дар. Вынужденное подчинение лишено нравственной ценности; старец требует, чтобы каждый принес Богу свое сердце, а не внешние действия.
Добровольность послушания ярко выражена в обряде пострижения в Православной Церкви. На Евангелие полагаются ножницы, и послушник сам должен дать их настоятелю. Но тот снова кладет ножницы на Евангелие, и все повторяется заново. Только после того, как он в третий раз передаст
