Он сильно возмущен. Его история с пушкой кажется мне правдоподобной. Итак, у меня стало еще одним подозреваемым меньше.
Тогда я открываю ему, кто я такой и зачем приехал сюда. Он не может прийти в себя.
– Леди Мак-Геррел замешана в торговле наркотиками! Даже не думайте об этом!
– Леди Мак-Геррел умерла двадцать пять месяцев назад, джентльмены, и не от закупорки кишечника.
Восклицания, изумление.
– Объяснения позднее, – останавливаю я их. – Мак-Орниш, у вас есть ключи от завода?
– Естественно!
– Тогда поехали туда!
– Что?
– Быстро!
Сказано – сделано. Мак-Орниш, двое парней в смокингах и я, единственный и всегда любимый сын Фелиси, садимся в мою катафалкообразную «бентли».
По дороге я забрасываю директора вопросами. Он дает удовлетворительные ответы, которые меня просвещают. Например, я узнаю, что по бутылкам разливают один бак в день и иногда по приказу миссис Дафны дневную продукцию увозит грузовик, который якобы доставляет ее друзьям старой леди (чему я охотно верю).
– Старая пройдоха была в курсе розлива скотча из баков по бутылкам?
– Каждый вечер миссис Мак-Геррел указывает мне, из какого бака следует завтра разливать виски. Я всегда считал это старческим маразмом.
Странный маразм! Это просто-напросто ключ к разгадке подпольного бизнеса. Ночью Синтия или другой сообщник высыпал героин в указанный бак. За ночь наркотик растворялся, а на следующий день виски с приправой, разлитое по бутылкам, забирали другие сообщники, которые посылали его потребителям. Однажды произошла ошибка и месье Оливьери получил ящик виски с наркотиками. Роковая ошибка (роковая главным образом дли Оливьери) и позволила раскрыть всю хитрость.
– Почему вы хотите осмотреть завод в такой час? – беспокоится Мак-Орниш.
В такой час! Сколько раз я слышал это возражение! С ума сойти, как люди беспокоятся о времени!
– Я хочу не осматривать завод, а только заглянуть в подвал.
Мы направляемся туда спортивным шагом. Под ошеломленными взглядами моих спутников иду прямо к баку с трупом. Возле него огромная лужа.
Я залезаю на него и издаю крик отчаяния.
Мою дырку заделали. Поверх нее теперь набит деревянный диск. Я просекаю все в одну секунду. Эти гады схватили Берю, убили его, как того типа, и решили, что они составят друг Другу компанию. Проклятье! Три раза проклятье! Мой бедный Берю! Придя открывать бак, они увидели, что я выпилил дырку в крышке...
– Быстро! Клещи, долото, молоток!
Господа в смокингах протягивают мне инструменты. Это зрелище я никогда не забуду.
Я срываю деревянный диск, потом крышку. Мои предчувствия оправдываются. Вместо одного в виски плавают два трупа: человека с кобурой и Берюрье.
Я кричу остальным, чтобы они помогли мне. Ударами кувалды мы разбиваем верх бака. Я беру Берюрье за одну руку, сэр Конси за другую. Мы вынимаем его из этого странного саркофага и кладем на пол.
По моим щекам бегут слезы.
Мой храбрый, мой верный Берю! Умер утопленный! Правда, в виски, но все равно утопленный! Значит, конец его словесным ляпам, его ругани, его обжорству и бесценным замечаниям?
И вдруг сквозь застилающий глаза туман я вижу, как огромная мокрая масса шевелится, а пьяный голос затягивает песню: «Чешите шерсть, мы же матрасники». Да, это Берю...
«Мы матрасники, братцы, мы матрасники». Я не знаю автора этого шедевра французского фольклора, но будь он благословен за ту радость, что доставил мне своей песней!
Закутанный в. одеяло и удобно лежащий на диване в кабинете Мак-Орниша, Толстяк щелкает зубами. Его тошнит, и он периодически пачкает пол. Бедняга проглотил, должно быть, не меньше двух литров скотча!
– Что с тобой случилось? – спрашиваю я. Его снизу доверху сотрясает дрожь, и он смотрит на меня налитыми кровью глазами.
– А, ты вернулся, комиссар хренов! – булькает он. – Не слишком... ик!.. быстро. Слушай, я... ик!.. тебе скажу одну вещь. Нельзя зарекаться на будущее, но... ик!.. я больше никогда не буду пить виски! Какая же это гадость! Ик...
– Ну, мой бледнолицый брат, приди в себя и рассказывай!
Он разглядывает моих спутников.
– Какого хрена тут надо... ик!.. этим типам? И чЕ они на меня пялятся, как... ик!
– Они помогли мне вытащить тебя из бака. Ты чуть не утонул, Берюрье! В это невозможно поверить! Давай объясни!
– У вас не найдется немного воды? – бормочет он. Я знаю, что мы живем в эпоху сенсаций, но все-таки услышать, как Толстяк просит воды, это огромное потрясение. Ему приносят стакан воды, и, к моему огромному облегчению, он выливает ее себе на затылок.
– У меня жуть как болит башка, корешок! Эти сволочи отвесили мне по кумполу такой удар дубинкой, что от него у быка запросто бы отлетели рога!
– Наверное, твои крепче приросли. Рассказывай, как все произошло.
Он рыгает с такой силой, что Мак-Орниш отлетает к стене, потом громко чихает.
– Эта мерзость виски у меня повсюду, я ей совершенно пропитался... Значит, так, пока тебя не было, я следил за всей компанией из дома Глэдис... Насчет этого (он показывает на МакОрниша) сказать нечего Но вот этот (он изысканно тычет пальцем в сэра Конси) устроил в замке большой шухер! Я наблюдал за ним в бинокль. Он так орал, что я удивлялся, как это его не слышно Наконец он ушел Я отчалил от Глэдис, чтобы постараться узнать, что он затевает...
Берю замолкает.
– Бр-р, эта гадость сожгла мне весь желудок. Отныне я буду пить только мюскаде и божоле, даю тебе слово.
– Спасибо, я тщательно сберегу его. Продолжай.
– Думаю, – рассуждает Толстяк, – что я сделал глупость.
– Какую?
– Что вернулся в замок.
– Ты вернулся в замок?
– Да, через черный ход. Я пришел потихоньку и сказал лакеям, что забыл в своей комнате часы. Я сходил туда и спрятался в маленькой каморке как раз рядом.
– Придурок! – бешусь я. – Я ведь тебе говорил, чтобы ты был крайне осторожен.
– Вся разница между мной и Байардом состоит в том, – сообщает он, – что на мне нет доспехов, запомни это, комиссар...
– Хватит! Продолжай.
– Я прождал несколько часов в темноте Хотел, чтобы лакеи подумали, что я свалил, сечешь?
– Еще бы. Дальше.
Остальные, по крайней мере сэр Конси и сэр Констенс Хаггравент, которые закончили Оксфорд и владеют французским, с Молчаливым вниманием слушают его. Мак-Орниш же поочередно разглядывает нас, стараясь по нашим физиономиям понять, о чем говорит Берюрье.
– Я дождался ночи, чтобы предпринять вылазку, – продолжает спасенный из виски. – Мне потребовалось много терпения, чтобы досидеть.
– Ты заснул? – догадываюсь я. Он краснеет
– Скажем, чуток подремал. В этой каморке было невесело, а я всегда был подвержен кастрации
Сэр Констенс Хаггравент поворачивается ко мне с озабоченным видом.
– Кажется, это также называется клаустрофобией? – Кажется.
